(тут Миклашевский немного преувеличил, ибо знал язык весьма посредственно, хотя выговор у него, как утверждала учительница, «чисто прусский», умел работать со словарем, читать и переводить), хорошо знает личное оружие, стреляет метко, два раза прыгал с парашютной вышки, может вести огонь из зенитного пулемета, знает материальную часть, умеет ездить на велосипеде, мотоцикле, и имеет права шофера-любителя, а кроме того, овладел знаниями наводчика, то есть первого номера зенитной пушки. Он только не написал о своей основной военной специальности прожекториста, считая, что командир знает, кем служит лейтенант Миклашевский.
Игорю казалось, что такая объяснительная должна убедить подполковника Чухнова. Но сегодня после обеда лейтенант Харченко придержал Миклашевского возле столовой, отвел в сторону и сообщил, что имел неприятный разговор с Батей.
– Все из-за твоего дурацкого рапорта, – лицо лейтенанта стало сухим и неприятным. – Теперь приглашает на беседу тебя. Если влепит два наряда вне очереди, считай, отделался легким испугом. Батя зол как черт!..
– Из-за меня?..
– Ты один что ли! У него на столе гора таких бумажек.
Дверь кабинета открылась, и из нее быстро вышел младший сержант, который служил на соседней прожекторной точке. Он был красный и потный, словно выскочил из парной. Миклашевский сочувственно спросил:
– Ну что?
– Три наряда!..
Игорь немного помедлил, потом одернул гимнастерку и шагнул в кабинет:
– Лейтенант Миклашевский прибыл по вашему приказанию!
Чухнов, не поднимая головы, кивнул на приветствие и рукой указал на стул, стоявший рядом с письменным столом:
– Садись, герой.
Игорь присел на краешек стула, положив кулаки на колени. Чухнов продолжал писать. Миклашевский несколько минут молча наблюдал за командиром. За последние дни Игорь впервые так близко находился возле Чухнова. Коротко острижены темные волосы, большие залысины обнажали выпуклый лоб. Загорелое, обветренное скуластое лицо осунулось, под глазами темные круги – следы бессонных ночей, резкие морщины пролегли на лбу. «Нелегко ему, что и говорить, – с сочувствием подумал Миклашевский. – Запарка сплошная». Игорь окинул взглядом стол, стал рассматривать плотные папки, которые лежали на дальнем конце стола. Две были синие, а одна красная. И каждая наполнена бумагами. «Которая же с рапортами? – задал он сам себе вопрос и тут же решил: – Наверное, вон та, красная. Она пухлее других, и бумаги в ней разные».
– Ну как, поостыл? – спросил дружеским тоном Чухнов, продолжая писать.
– Что… товарищ командир? – переспросил Миклашевский.
– Поостыл, спрашиваю?
– А я и не был распаленным, – ответил Миклашевский, не соображая сразу, куда клонит начальник.
– Тем лучше. Ступай, Миклашевский, мне некогда с тобой антимонии разводить, да и ты сам дисциплинированный и сознательный боец. Все, что ты тут изложил, – Чухнов раскрыл именно красную папку, – давно известно
