захотелось расцарапать ему холеное лицо. Впиться в него ногтями и… И еще кричать. Громко, что есть силы. Что я свободная. Что я человек.
Я, вопреки его приказу, продолжала сидеть на стуле и смотрела куда угодно, но не на замершего “хозяина”. А едва краем глаза заметила его приближение, то очень сожалела. Мне кажется, или я сама себе рою могилу?
– Дай угадаю, – сильные пальцы вновь стиснули подбородок, вынуждая смотреть на него, запрокинув голову. – Я тебе неприятен?
Ненависть через канат нашего взгляда снизу вверх идет. Мечтаю отравить тебя ненавистью к себе.
Шторм его глаз вглядывается в опасный штиль моих.
– Я тебя бесконечно ненавижу, – почти выплюнула.
Он неожиданно улыбнулся. И от этой улыбки страшнее, чем от удара. Чем от любого другого поступка. Но он лишь криво улыбнулся, пока в глазах уже льды.
Вдруг он отпустил мое лицо и взял со стола нож. Я оторопела от еще большего страха. Сейчас он меня убьет и все. Все мои мечты и планы исчезнут, как сны тают по наступлению утра.
Я уже зажмурилась, даже с жизнью прощалась, с Данькой и… Как Левич сунул в мою ладонь нож – обычный, столовый.
– Держи, – он сам заставил захватить пальцами рукоять. – Докажи, что ненавидишь.
Распахнула глаза, ошарашенно посмотрела на спокойное, как всегда, каменное лицо мужчины, беспомощно вздохнула ставший вязким кислород. Отравленный его дыханием и запахом его парфюма – горной свежести и иллюзии свободы. Даже руку не подняла – я ведь знаю, что не смогу. Я не имею права отнимать жизнь, пускай и у такого ублюдка, как и он. Лишь смотрела в шторм его глазах, словно лань, что застыла, увидев свою погибель.
– Сделай удар, Снежинка. Всего лишь один раз проткни плоть, дальше будет легче. Обещаю.
Я качала головой с солью слез на губах. Нет. Нет. Нет.
– Кстати, – Павел равнодушно посмотрел на затупленный конец ножа, – этим ножом больнее всего убивать. Но не слаще ли от этого месть? – провел пальцем по острию и, склонившись, выдохнул почти в губы: – Жестокая смерть для мерзавца.
И я не успела ничего предпринять, как похититель сжал мое запястье руки с ножом и направил на свою грудь, слегка надавил. Прямо туда, где должно у людей биться сердце. А у зверя… Не знаю, есть ли.
– Я тебе даже помогу, – и улыбка эта – кривая, уродующая лицо, но открывающая душу. Совсем чуть–чуть, но я успеваю скользнуть внутрь своей догадкой. Потому что такими люди не становятся. Такими их делают, как неприятно осознавать, другие люди.
Я все еще молчу, но уже сколько не от страха, а от боязни потерять мысль. Чтобы ее “выносить”, обдумать. Чтобы эту мысль понять.
– Не можешь? Значит, лжешь про ненависть. Того, кого ненавидят, убивают без жалости. Если нет ножа – вгрызаются в горло зубами.
Отпустил мою руку, и нож с гулким звоном упал на паркет.
– Если ты что–то говоришь, то умей это доказывать, – выпрямился и, будто бы ничего не случилось, направился к выходу,
