ец обогрет Летним садом.Знаменитейший град – колыбель революции, светоч эпохи.
А еще – жуткий ветер с Невы, рвущий легкие при каждом вздохе.
Как жилось в этом рае сыром, в той столице, крестьянской и барской?
Так и сяк. Роскошь невских хором, коммуналка на утлой Пушкарской.
Но всегда, надо всем, на века – надо мной, над толпой, над народом –
обещавшие кровь облака – до заката и перед восходом.
«Это только лишь преамбула, введение –…»
Это только лишь преамбула, введение –
мишки, мячики, пижамная фланель.
Но вот что вам подарили при рождении?
Мне – винчестер и отрез на шинель.
После детские нестрашные хворобы.
Но ясней во тьму ушедших милых лиц
эти кубики и шпалы, эти ромбы –
в голубых и алых выпушках петлиц.
Я вдыхал тогда с восторгом (вот к добру ли?)
пусть недолго, лет так до шести-семи,
дивный запах ременной военной сбруи
на исчезнувших потом друзьях семьи.
Круг нормальных детских тем был невелик, но
новостей повсюду было – через край.
Раньше многих русских важных слов возникло
желтозубое словечко «самурай».
Уж не помню, в зимний день, а может, в летний,
я сложил, семью ввергая в легкий шок,
тот свой первый и, боюсь, последний,
тот «патриотический» стишок:
«Над сопкой Заозерной
взвился наш красный флаг.
Под сопкой Заозерной
лежал разбитый враг».
Памяти сестры Тани
Когда-нибудь потом, когда – и сам не знаю,
я пролечу в тот день над Охтинским мостом,
чтоб видеть, как июнь, смеясь, подходит к маю.
Но это не сейчас – когда-нибудь потом.
Тогда я, появясь из старых стен вокзала
на схлест забытых стогн, подумаю с тоской,
что тот – за рубежом, ну, а того – не стало,
а этот, хоть здоров, какой-то не такой…
Пока же у перил над серой невской бездной,
как через восемь лет в уральском ковыле,
порхает махаон, и это интересней
всего, что в этот миг творится на земле.
А на земле, меж тем, увидеть можно много:
и ночь светлее дня, и Летний сад в цвету,
и как моя сестра, красавица от Бога,
лениво ни во что не ставит красоту,
а говорит стихи про черный снег и ветер,
про революцьонный шаг разбуженных братков.
И Зимний там, вдали, красив, но безответен,
молчит, как он молчал в теченье двух веков.
А дальнего моста чугунная громада
связала берега. Мост дивен и чумаз.
Но махаон летит, и ветер Ленинграда
не хочет унести его от детских глаз.
Москва
Много неба.
Жалкий домик у Толстого Льва.
В палисадниках – гармоники.
Кепка – набекрень.
Москва.
Хамовники.
То – Сахара.
То – дожди и грязь.
И – петух.
И – Кремль недалеко.
И еще жива литая коновязь.
Рынок…
Ах, как пахнет молоко!..
Еще лошадки дремлют у телег.
Их позабыл у рынка прошлый век,
пока в рядах торгуется
с колхозом.
Былое,
ты как будто под наркозом,
ты не заметишь своего конца…
Лимонница,
с навеса над прилавком
лети отсель,
пока цела пыльца.
Животный мир
Хамовников
Фауна старых Хамовников разнообразна:
кошки – от царственных львиц до подвальных блудниц,
кошки, посланницы дьявола, феи соблазна;
псы – и почаще дворняжек – улыбчивый шпиц,
изредка – таксы, совсем уже изредка – лайки.
Птичий же мир был прекрасен: немного грачей,
галки, вороны и ближе к Москва-реке чайки,
голуби –
