и под присмотром опытных людей, сбывать деревских бобров, куниц, меха и мед.
А теперь… Лют потерял не только отца. Он утратил положение в роду, свое место в мире. Сын воеводы и челядинки, в день смерти Свенельда он неведомо для себя получил свободу. Но и все. По закону ему, побочному сыну богатейшего боярина, не полагалось никакого наследства. Ни хвоста беличьего. Теперь он мог распоряжаться самим собой и тем, что было на нем надето. Останется ли он в роду – зависело от воли старшего брата, Мистины Свенельдича, законного наследника.
Но какие сокровища могут быть дороже воли! Права распоряжаться собой! Выросший при дружинах, Лют не боялся остаться с судьбой один на один. Он знал, куда деваться такому, как он. Даже если его служба не понадобится новым владыкам Киева, в Царьграде, в Средней этерии, куда охотно нанимают варягов, ему будут очень рады. И нужные знакомства у него имелись – недаром же русские купцы что ни год по три месяца жили в стратонесах предместья Святого Мамы, где как раз и стоит по зимам Средняя этерия.
Какое там спать! Душа его этой ночью была как море в бурю – волнами накатывала то боль потери, то тревога о судьбе всей земли Русской, стоявшей на грани больших потрясений, то кружащее голову ощущение свободы. Сейчас Лют еще сам не знал, чего хочет и к чему ему стремиться. Так, наверное, чувствует себя лист, оторванный от ветки и уносимый сильным ветром в неведомое. Неподвижно лежа на скамье, Лют закрывал глаза и ощущал этот полет.
В одном он твердо был уверен. Как бы ни повернулась дальше его судьба, главная цель у него осталась прежней. Гибель его ждет или возвышение – не так уж важно. Важно – доказать всему свету, что кровь конунгов в нем сильнее жидкой холопьей крови. Всему свету – и самому себе.
Зрелище было настолько жуткое, что Берест не верил своим глазам. Стоял, как бдын, на краю луга, шагах в десяти от свежей могильной насыпи, и судорожно сглатывал. Потом, когда смысл увиденного подошел к сознанию поближе, его все же скрутило – вывернуло. Но с рассвета он еще ничего не ел – мать, пока варила кашу, послала его посмотреть, чего отцы со стравы не идут, неужели пировали до свету? Все же не Купалии на дворе – жатва прошла, ночью и особенно перед зарей холодно. Поэтому сейчас Берест лишь давился мучительными судорогами пустого желудка, кашлял и сглатывал. Закрыл глаза – но и так перед взором стояло это: пожухлая, еще зеленая трава, а на ней десятки человеческих тел, похожие на кучи брошенной одежды. Нарочитые мужи носили варяжские кафтаны, у иных даже с полосками цветного шелка на груди – в разное время полученные в дар от Свенельда и самого Ингоря. Теперь все это облегало изрубленные, окровавленные тела. Хорошая ткань была испятнана уже почерневшими потеками крови. Стояла жуткая вонь от распоротых животов и разрубленных секирами черепов. Прыгали над телами вороны, испуская истошные гортанные крики. Огненным сполохом метнулась прочь лиса.
И было тихо. Ни звука, ни вздоха, ни стона. Только ветер
