урок. Это соседка и дворник. Кто именно на тебя донес прицепом – догадывайся уже сам.
Он поник. Слова были чужими и чуждыми. Он все еще не понимал происходящего.
Полумрак кабинета густел, чернел, утопал в мутной тьме.
Сам не заметил, что, рассеянно теребя пуговицу рубашки, внезапно дернул и оторвал ее.
– Теперь будем спасать твою несведущую шкуру, – между тем деловито продолжал Михалыч. – Ты паренек молодой, основательный, сознательный. Как сын мне практически. А завтрашний день может исковеркать твою судьбу.
Затяжка. Мучительно долгая затяжка.
Затем Михалыч с треском задавил окурок и встал.
– Есть лишь один шанс тебя спасти, – сказал, подходя ближе. Крепко въелся пальцами в плечи, болезненно сжал и с силой поднял. Повел к столу, где только что сидел. – За тебя я ручаюсь, товарищ в курсе. Но этого мало. Нужен твой шаг.
Усаженный за стол, он недоверчиво переспросил.
– Мой шаг?
– Именно, – Михалыч покопошился в шкафу, выудил бутылку, а к ней и стакан. – Нужен один твой решительный шаг. Тяжелый, но иначе никак.
– Как это никак? Какой еще шаг? О чем речь вообще?
Михалыч невозмутимо выплескивал прозрачную жидкость в стакан.
– Да, никак, – подтвердил. – Загремишь в психушку, там тебя обработают, впаяют диагноз – и выйдешь через три года седым стариком. Ну, или овощем. Как повезет.
Он устало замотал головой. Хотелось сбросить все услышанное, стряхнуть с себя.
– Я ничего не понимаю, – чуть ли не плаксиво признался.
– А чего ж тут понимать? Потом понимать будешь, сейчас нужно действовать. Сколько тебе лет?
– Двадцать три.
– Да ты щегол еще! Вся жизнь впереди. Не разрушай ее, вот что я тебе советую. А пока на – выпей.
Михалыч вручил ему стакан и заставил дотянуть до губ, а затем и сделать несколько глотков. Жгучая горечь пробуравила горло. Выступили слезы. Одеревенело застыв, он пробовал отдышаться.
– Так, парень, теперь вот, – Михалыч выложил перед ним листок и ручку. – Пиши.
Повисла пауза. Очень гадкая и жуткая. Он поднял голову и уставился на склонившегося над столом доктора. Тот спешно выпрямился, достал из кармана пачку. Зажав ртом сигарету, поднес к ней спичку. Крохотный огненный язык заметно плясал.
Затяжка. Мучительно долгая затяжка.
– У тебя есть время до рассвета, – Михалыч отошел к окну. – Утром заедут товарищи, заберут бумагу. Делу дадут ход. И завтра же, думаю, тебе следует пойти домой как можно позже. А лучше всего – вообще остаться на работе.
– Что мне писать? – грубо спросил он. Теплота в желудке разгоняла кровь.
– Ты и сам знаешь, – вдруг тихо, печально прохрипел Михалыч. И надсадно прокашлялся.
Но он не знал. Или знал. Наверно, знал сразу. Знание – не всегда сила. Иногда знание самое обессиливающее, что может лечь на плечи человеку.
– Нет,
