по нескончаемому Городу, но всё вокруг было одинаково, и я не мог отличить дом от дома и человека от человека. Бог знает, как они все узнавали друг друга и находили свои дома и квартиры, в которых и проходили большей частью их неотличимые в своём однообразии дни.
Больше всего меня раздражало то, в чём не было смысла, но его дефицит ощущался в Городе повсюду, и от этого в моей голове начинало происходить какое-то движение, и кто-то вновь начинал быстро перебирать множеством тонких паучьих лапок.
Мой учитель как-то сказал мне, что умение видеть смысл там, где его не видят другие, может быть как признаком великого ума, так и столь же великой глупости.
Даже если у меня и были какие-то дела, которых в действительности, возможно, никогда и не было, я всё равно не переставал искать человека и смысл во всём. В тот день мы были рыбами, плотно прижатыми друг к другу, плывущими в старом жёлтом аквариуме, и мы были немы и безразличны, потому что у нас не было истинных целей. Мы читали газеты и книги, разгадывали кроссворды и просто смотрели в окна, но всё что мы делали, мы делали от безделья, хотя у нас и было, как нам казалось, множество неотложных дел. Мы стояли каждый в себе, пока в ограниченном пространстве наши полые тела вдавливались друг в друга, но это не делало нас ближе, потому что каждый вёз внутри себя пустыню, которая простиралась во все стороны до самого конца мира.
Я не хотел быть один, но я и не хотел быть одним из них…
Я хорошо запомнил тот день, похожий на все остальные, и почти неотличимый от них, потому что тогда я потерял человека, а если вы теряли кого-то в Городе, то это уже навсегда. Она стояла у края дороги, словно чего-то ждала, и в руках у неё была синяя роза, но я не мог ничего поделать, потому что был рыбой, и вокруг меня были рыбы, и не было никакой возможности быть кем-то другим.
Среди бескрайнего тумана, в котором затерялся наш пятиэтажный город, и в центре своих одиноких пустынь, каким-то образом, мы оказались в поле зрения друг друга, словно в освещённом одиноким фонарём круге среди глубокой и непроходимой ночи, как тогда, когда я заблудился где-то среди убогих, налепленных друг на друга и сползающих в овраг хижин, окружённых перекошенными покрытыми голубоватым лишайником заборами.
Тогда в том лабиринте меня и настиг быстро сгущающийся сумрак, влитый как чернила в туман серого молока. Кажется, здесь не было людей, и я никого не встретил за всё это время, которое зачем-то всё ещё продолжало вращать шестерни и стирать камни в моих старых часах. Я заглядывал в зияющие пустотой окна, но и там никого не было.
Я заблудился и не успевал выбраться к свету, но меня спас одинокий фонарь, который чуть раскачиваясь, освещал старую телефонную будку с выбитыми стёклами. Он казался последним и единственным источником света на погружённой в бескрайнюю ночь земле.
Я зашёл в будку и поднёс к уху холодную телефонную трубку. Там была тишина, и я ощутил себя последним живым человеком во всей этой безысходности мира, но
