глаза зато – добрые-добрые, в лучиках морщин – потому, наверное, что душегубец знатный был тот Виконт, и один из первых московских татей.
– Я задаток принес за часовню, – Трисмегист подбросил в ладони тугой княгинин кошелек, – Только вот что – господа ведь не полезут в часовню через люк, как я. Зады замарают.
– Это не беда. У меня для господ проделан отдельный вход, из палат арестованного Дрыкина, помнишь такого злодея-купца? Палаты дрыкинские опечатаны стоят, но при желании войти всегда можно. И вход там хороший, даже головы наклонять почти не нужно. Я тебя проведу через него – увидишь.
– Так пойдем смотреть владения, батюшка, – Трисмегист положил кошелек на стол. В руки давать – то дурная примета. Виконт раскрыл кошель, пересчитал и вдруг широко улыбнулся:
– Самое дорогое – глупость человеческая. Ведь верно, Трисмегист?
Зубы у Виконта были господские – очень ровные, но землистого цвета, вставленные от покойников. Иван засмотрелся на эти вставные зубы, потом опомнился, кивнул.
– Что ж, пойдем – смотреть, – Виконт спрятал кошель и вышел из-за стола. Носил он мягкие купеческие сапожки, бархатные, расшитые бисерным узором, на бесшумном ходу. Виконт взял шандал, поманил гостя за собою и пошел по коридору, ступая крадучись, пластичный и гибкий, как рысь. Иван следовал за ним, и безмолвный охранник, конечно же, – тоже. Миновали коридоры, переходы, лесенку – Виконт открыл ключом дубовую дверь, и голос его отозвался гулким эхом, в стрельчатых сводах:
– Вот, принимай хоромы. Выход – через дрыкинский дом, друг мой тебя проводит, – у виконтовых охранников не было имен, все они были – «друг мой».
Трисмегист поднял голову, огляделся – подземная часовня оказалась именно такая, как надо. Для охмурения золотых гостей. Темные древние арки, с которых свисали сосули – то ли каменные, то ли ледяные.
– Комнатка есть, чтобы спать, только топить в ней нельзя – угоришь. Тут тяга так себе, – пояснил Виконт.
Трисмегист извлек из-за пазухи икону, распеленал, поставил на каменный аналой, рядом установил свою оплывшую свечу и перекрестился. Охранник перекрестился тоже, а Виконт – не стал, и в ответ на удивленный взгляд проговорил весело:
– Я агностик. Как философ и воин Рене Декарт – слышал небось о таком?
– Неа, про Рене Анжуйского зато слышал, и про Рене Паткуля, и про Рене Левенвольда.
– Для тебя – и сих трех довольно, – благодушно отозвался Виконт.
– Эта часовня – из тех, что под землю ушли, вроде кунцевских? – полюбопытствовал любознательный Трисмегист.
– Вот уж не знаю – я в Москве всего десять лет, а прежде Сибирь покорял, превращал большие камни в маленькие. Принимай владения. Как тебе обнова – пойдет? Тебе – и мадонне твоей?
– Пойдет, – согласился Трисмегист, – Только это не мадонна, это матка бозка Ченстоховска.
– Будь у меня побольше времени,
