не будет по-твоему!
Она смотрела на него во все глаза. Она не понимала.
– Иди в зимовье, – приказал он. – И чтоб не шлялась за мной!
Она хотела рассмеяться, но только нервно всхлипнула. Она смотрела на него со страхом.
– Все, – сказал он. – Иди! – И взглянул на нее побелевшими глазами; черная его борода пенилась проседью.
Но она не могла подняться, ноги не слушались ее; сидела, чувствуя, как душа сладко и горько кипит от боли, обиды и любви.
– Иди! – твердо повторил Егор.
Шатаясь, она наконец поднялась на ноги и слепо шагнула в сторону. Она отступала спиной, продолжая смотреть на него; но он ни разу не обернулся.
Зайдя в чашу, она, не сдерживая себя, громко разрыдалась; она ничего не понимала в себе; такой боли и унижения еще не случалось в ее жизни. Ее будто током било, так сотрясалось все тело, плечи, руки…
В зимовье она вернулась затемно.
Через месяц она забеременела. Через четыре месяца об этом узнали все. Бригада не верила своим глазам.
– Кто? – спросил Егор. Он выставил всех из зимовья, посадил ее напротив себя и сверлил глазами. – Кто?! – закричал он.
Она не смела смотреть на него.
– Ну?! – он так хлопнул кулаком по нарам, что на другом конце жердин подпрыгнула подушка и свалилась на пол.
– Не наши, – прошептала она.
– Кто, кто? – как в заклинании повторял он.
– Помнишь, я была в поселке…
– Когда? Только не врать! Убью!
– Ну, тогда… после того, как я приходила к тебе на Неруссу. Когда ездила потом в поселок, за продуктами.
– Ну?!
– Там все и случилось…
Он смотрел на нее как на сумасшедшую. Не верил. Не мог и не хотел верить.
– Кто он? – снова спросил он, на этот раз совсем тихо.
– Кажется, студент. Из Ленинграда. Они там ехали дальше, на восточный участок, кажется. Пригласили меня. Выпили. Я толком не помню ничего…
– Дура! – закричал он. – Дрянь! Учти, будешь рожать. Рожать будешь!
– Буду, – покорно согласилась она.
– Будет она! – взвился он. – Да ты хоть понимаешь, что наделала?! Мы ее берегли, берегли, а она…
– Я не знаю… я сама не своя была… Я назло, нарочно…
Они посмотрели друг другу в глаза. И все стало понятно теперь. Но было поздно. Поздно…
Рожала она в поселке. Потом Юльку забрали в зимовье. Воспитывали бригадой. Нянчились по очереди.
Ропота никакого. Никогда.
Говорили так: наша Юлька, бригадная.
Каждое утро Екатерина Марковна отводила Юльку в ясли, каждый вечер забирала ее. И будто спала туманная пелена с жизни. Крутилась, вертелась, уставала, но словно глотнула свежего воздуха. Помолодела, подобралась в теле, как если бы расцвела еще одной, более зрелой, женственностью.
Ясли находились на Песчаной,
