й утренней росой, казался нереальным в белесости тумана, казался красным расплывшимся пятном.
Здесь, на изгибе Чусовой, у Егора стояло обычно по две-три вёрши, на разной глубине, и не было дня, чтобы в них не трепыхались то серебристые язи, то крупная плотва, а то широкие подлещики с какой-нибудь мелочью вдобавок: окушки с ершами или неожиданный елец. И вот…
Какое-то время Егор прятался в зарослях лесной чащобы, потом мягко, как кошка, начал ввинчиваться в прогалы кустов, тихо-незаметно приближаясь к «Москвичу». Подкравшись совсем близко, он привстал на цыпочки и заглянул в заднее окно, тут же отпрянув от него: там, в машине, полулёжа, спали в обнимку мужчина и женщина.
«Вас тут только не хватало…»
Егор так же мягко-осторожно, как прежде, вильнул в кусты и вскоре выбрался на тропу, по которой недавно вышел к излучине Чусовой. «К жерлицам, может, сходить? Там проверить?» Но махнул рукой: утренняя ранняя зорька была испорчена…
Проснувшись, Катя тихонько и нежно, как только могла, выскользнула из-под обнявшей ее, отяжелевшей за ночь руки; но только хотела открыть дверцу, как Георгий прошептал:
– Не уходи… – и улыбнулся сонной, детски незащищенной, как бы слегка обиженной улыбкой.
– Здравствуй! – Она ласково поцеловала его в щеку. – Доброе утро, засоня! Проснулся?
– Не уходи… – Он потянулся к ней, обнял и обнимал так крепко, словно боялся, что кто-нибудь чужой может отнять ее у него.
– Посмотри, какое утро! – Она кивнула за окно, и улыбнулась, и негромко засмеялась.
Он открыл окно. В самом деле – вокруг было удивительно: дымящаяся туманом река, изумрудная зелень черемухи по берегам и залитая утренней моросью лужайка перед окнами машины.
– Как странно, – еле слышно проговорил он.
– Что странно? – Она вновь поцеловала его – на этот раз в слабо шевелящиеся, шепчущие губы.
– Странно, – повторил он. – Это все с нами происходит? Это не сон, Катя?
– Нет, не сон. Мы проснулись. Это жизнь, Гоша. Это наша с тобой жизнь.
– И мы никому ничем не обязаны?
– Пойдем лучше умываться, философ. Не надо ни о чем думать. Мы вместе. Мы вдвоем. – Она нажала мизинцем на кончик его носа: – Би, би, приехали, Гоша! Проснись!
– Знаешь, я люблю тебя, – сказал он. И улыбнулся. И потянулся к Кате поцеловать ее.
– А я тебя нет, – нарочно, чтобы подразнить его, сказала она и рассмеялась.
– Как быстро проходит любовь! – Ив улыбке его неожиданно скользнуло что-то грустное, задумчивое…
– Знаешь, что быстро проходит? Слепой дождь. А любовь не проходит никогда. Разве ты не слышал об этом, Гоша?
– Ну, и кто же из нас философ?! – На этот раз они рассмеялись вместе и так, смеясь, выбрались из машины.
И правда: как свежо, как тихо, как первозданно было вокруг; ночью, когда они свернули сюда с городского шоссе, все представлялось совсем иным: и река была черна – даже под светом фар, и лес шумел угрюмо, зловеще, и даже прибрежные заросли черемухи, куда они уткнулись капотом машины, казались огромной паутиной, в которой уж не запутались ли они? И тогда, ночью, Катя предложила не выходить из «Москвича», а дождаться утра в машине…
И вот – такая, оказывается, благодать кругом! Катя скинула босоножки и побежала по лужайке к реке, и тугая роса брызгала из-под ее ног во все стороны серебристо-прозрачным веером. И удивительно: в этот именно миг над излучиной Чусовой загорелся тонкий окраешек солнца, и туман на реке как бы зашипел-заклубился недовольно, будто не хотел уступать рассвету и солнцу ни этого утра, ни этой благодатной сокровенности природного царства.
Георгий быстро сбросил с себя брюки и рубаху и, обгоняя Катю, со всего разбега врезался в реку, нырнув в ее воды с головой. Только брызги полетели по сторонам!
– А я? А меня? Ах ты… – И Катя, бормоча притворно-рассерженные слова, в одну секунду скинула легкий сарафан и бросилась вслед за Георгием.
Ох, вода обжигала холодом! Но это только в первый миг, в первое касание с рекой, а затем горячая ласковая пелена обволакивала все тело, и оно, словно охлёстнутое печным глубоким теплом, как если бы парился в деревенской баньке, занималось ровным внутренним жаром.
Они плыли тихо, неторопливо, размеренным брассом, плыли навстречу восходящему солнцу; туман плавился и редел, и они уже хорошо различали не только противоположный берег реки, но и далеко раскинувшиеся забережные луга, густо заросшие травой, девственные луга. А потом, когда устали, они легли на спину, и слабое ровное течение реки медленно сносило их вниз, разворачивая на излучине и неспешно прибивая к нужному им берегу.
Уставшие, счастливые,
