Только тебя как зовут?
– Антонин.
– Ну и имечко! – Ваня незлобливо рассмеялся. – Ладно, поехали!
Вскоре Антонин Иванович рассказывал о себе… Как утром на работе был, как Павлик его выручал, и как семейная жизнь трещину дала, и как совсем недавно, часа два-три назад, ездил он к жене и сыну, да не очень-то его там приняли… Что? Как зовут ее? А какое это имеет значение?
– Нет, имеет. Очень даже имеет, – возразил Ваня.
– Ну, Светлана ее зовут… Она, и правда, светлая такая, чистая, хорошая… А сын весь в меня, такой из себя… Глаза черные, во какие… Как у меня, точно. М-да… Вернулся, значит, в Тюмень, настроение – хуже некуда, ну и решил сюда зайти, в ресторан…
– Дура она у тебя, – сказал Ваня. – Да и все они, бабы…
– Нет, чего уж говорить. Это я все, я…
– Ты?! А ты-то чего? Ты, что ли, от нее сбежал? Ты, что ли, спр-р-рашиваю?..
– Так-то оно, конечно, так. Но ведь и ее понять нужно. Вот скажем, у тебя ребенок, сын на руках, а муж студент…
– Так ты что, тоже студентом был?
– Да был, пришлось когда-то…
– Ну, тогда за это…
– …студент, говорю, на втором курсе еще, три года впереди. Жить-то надо? Надо жить. А как жить? М-да… Работа, правда, хорошая после подвернулась – в «Тюменьлесе», когда институт окончил, помог кое-кто, да и сам, вроде, не без ума, а там и привык, втянулся; Петр Никандрович, начальник, уважает, корректный, волевой человек, да… Только вот получилось как-то… Как бы это сказать… Ну, да я тебе рассказывал, Ваня, ты уже знаешь… В понедельник отчет представлять. Ты не думай, Ваня, я не проходимец какой-нибудь, но в отчете все обман. Не обман… Ну, что-то вроде того. Только для меня-то обман, я знаю…
Шумный и неугомонный сидел в ресторане люд, у каждого своя жизнь, и о жизни этой у всех не хватает времени наговориться. Но вот тот, кажется, пьяный уже человек, стоит ни с кем не разговаривая, качаясь, и опускает в чудесную, как ему думается, машину монету за монетой – и она поет ему бесконечно. Что нравится этому человеку? Песня «Ландыши». Он готов, кажется, слушать ее тысячу раз, слушает, улыбается, а всем другим в зале порядком надоели эти «Ландыши», сколько можно! – да и мода-то на песню десятилетней уже давности… Но Коломийцев, вдумавшись и чувствуя к себе за это уважение, вдруг понимает человека, он знает теперь, что с этой песней связано у того что-то хорошее, дорогое, и было это, конечно, лет восемь-десять назад, так что как запоют «Ландыши», так то, незабываемое, подымается из тумана… У него, у Антонина Ивановича, тоже так бывает, вот, например, как запоют где: «Девочка плачет, шарик улетел…», так он сразу подхватывает: «…ее утешают, а шарик летит…» – и больно, светло и грустно станет.
– Ну, так чего же она сбежала?
– Да как сказать… Не сбегала она, это я во всем виноват.
– Все ты да ты… А я не верю им, да и ты врешь! В них все дело, в бабах, то-о-олько в них, точно тебе говорю! Ты хоть и того лучше, а они все равно тебя сожрут…
– Ты что, женат, Ваня?
