сыскать было… В общем, все рассказал, что Алешке и прежде слышать доводилось, только куда как интереснее и богаче. Солнце уж за полдень перевалило, когда старичок замолчал, а Алешке все мало – век бы слушал. Ан зачем? Что ему за дело до колдуна древнего?
– А дело тебе до него такое, – старичок будто в башку к нему залез, – что, сиди он тут перед тобой, так и сказал бы, что нет Скимену-зверю смерти, и никаким-то его оружием не одолеть.
Тут, Алешка, признаться, подрастерялся. Это что же получается? Понапрасну он словам этой самой… поверил? Это, выходит, не на подвиг она его подбила, а на смертушку лютую?
И так у него лицо вытянулось, что старичок не выдержал, захихикал.
– Да ты не тушуйся, добрый молодец. Коли уж привела тебя ко мне судьба, помогу. Не зря я тебе про Кедрона рассказывал. Он ведь что удумал-то, на тот случай, ежели доведется со Скименом на узкой тропке встренуться? Он прутик добыл, с дерева, что, говорят, на краю мира растет. И такова в этом прутике сила, – стегнешь им Скимена вдоль спины, тут-то он тебе и покорится. То есть, любого зверя, али птицу, там, к покорству привесть можно. Но только один раз. Потом – стегай кого, не стегай – ничего не выйдет. Хранится же прутик колдовской в тереме Кедроновом, в горах дальних. И, сказывают, добыть его, ох, как непросто!
– Чем же это – непросто? – Алешка любопытствует.
– Про то не знаю.
– Ну, хоть дорогу-то к терему ведаешь?
– И дороги не ведаю. Ни к чему мне.
– А кто ведает?
– У коня своего спроси, – недовольно буркнул старичок, и не поймешь – то ли взаправду совет, то ли надсмехается.
Помолчал Алешка, подумал, потом спросил:
– А правда, что у зверя сего лицо человеческое?
Старичок замер, а потом как прыснет!.. Задорно так, по-детски, хлопает себя ладонями по кленкам, и заливается. Глядя на него, Алешка поневоле сам улыбнулся.
– Да кто ж тебе такое сказал? Человеческое… Не всему верь, что люди плетут… Надо же, чего удумали… Зверь – он и есть зверь.
– Чего ж его к нам-то занесло? Жили себе, не тужили, ан вдруг – на тебе.
Старичок сразу перестал смеяться. Нахмурился.
– Не знаю, как и ответить… От стариков слышал, будто есть такая сила нездешняя, неведомая, и нет у нее обличья знаемого. Она, ну, как вода вроде, куда поместишь, тем и будет. Хоть снаружи человека, хоть внутри. Не мила ей ни правда, ни жизнь мирная, ложь и свара ей по сердцу, коли есть у ней сердце-то. И ни одному богатырю, даже самому сильному, с ней не совладать, кроме как всем миром навалиться…
– А может, супротив нее тоже прутик колдовской имеется?
– Имеется, Алешенька. Только он вовсе не колдовской, и не в тереме колдовском спрятанный, а вот тут… – Старичок постучал себя пальцем по левой стороне груди.
Алешка невольно опустил глаза. У него на кольчуге, на том самом месте, куда старичок ткнул, бляшка круглая. Потер ее на всякий случай, мало ли…
– Эх, ты, – старичок ему. – Не об том думаешь. Коли завелась внутри, ничем ты ее не возьмешь.
