взора, она была невидима, и поэтому не связана с грузом ответственности за принятые решения, – этот груз по-прежнему возлагался на плечи официальной администрации. Оракул как инструмент принятия решений проникает во все сферы общественной жизни – систему наследования власти, систему управления, судебную систему. Египтяне идут в храмы для получения оракула по самым незначительным, житейским вопросам своего существования. Но «технология» оракула неразрывно связана с душевным состоянием «улыбки авгура» самого организатора действа – для того, чтобы принять на себя решение божества, необходимо преодолеть страх и внутренне возвыситься над божеством, воспринимать его как фикцию, свести божество к ничтожности, к небытию, то есть стать, по сути, атеистом. Оракул времён Нового царства в Египте – это не архаичное гадание давних времён – наивная, но искренняя, попытка во внешнем случайном образе узреть волю божественных сил. Это и не вдохновение пророка, убеждённого в том, что через него вещает воля божества. «Технология» египетского оракула предполагает внешнее оформление уже принятого решения – исполнители должны произвести определённые манипуляции, обеспечивающие тот или иной ответ образа божества, его статуи. Цинизм разрушает душу того, кто причастен к этому действу. Жреческая среда наполняется активными проходимцами и постепенно становится сословием паразитов, изнутри пропитывающим общественный организм Египта ядами разложения. Эта болезнь смертельна, и преодолеть её Египет уже не сможет35.
Но здоровые интеллектуальные силы египетской общины не могли не осознавать этого и не сопротивляться этому. Первым таким толчком противления было царствование великой женщины-фараона Хатшепсут (Маат-Ка-Ра – истинное самосознание Ра), оттеснившей от власти Тутмоса III и собравшей вокруг себя лучших представителей интеллектуального слоя современного ей общества. Вполне возможно, что именно в этой среде, среде интеллектуального окружения Хатшепсут, происходило становление личности ветхозаветного пророка Моисея. Но Хатшепсут проиграла. Конфликтное напряжение между искренностью и цинизмом тлело ещё на протяжении многих десятилетий после её смерти, пока, наконец, не взорвалось пришествием царя-правдолюбца. Аменхотеп IV, Эхнатон, посвятил себя спасению человечества – а Египет в те времена осознавал себя как человечество – от смертоносных ядов цинизма, спасению человека от разрушительного действия вируса «улыбки авгура». Но… и он потерпел поражение. Так же, как Хатшепсут. Эгоидентичность ещё только-только набирала силу в общинном сознании Египта, и время ещё не пришло – обыденное сознание необходимо должно на горьком личном опыте преодолеть искус эго. Только после пытки этим чистилищем обыденное сознание сможет возвыситься над эго36. Египет не выдержал пытки и погиб. Процесс же продолжается
Возникновение понятия «цинизм» связано со школой киников и является наивысшей точкой обострённости самоощущения эгоидентичности, высокомерного презрения к общине и отказа личности от социализации. Мягкая форма цинизма – ирония. Греки осознали цинизм как состояние души. Но как явление, и явление неосознанное, цинизм впервые отягощает душу человека в древнеегипетской общине во времена Нового царства, времена бурного развития эгоидентичности в теле общины. Зрелый цинизм жреческого сословия со всей очевидностью демонстрирует надгробная надпись супруги египетского первосвященника уже в поздние времена Египта, во времена владычества греков – то, что стыдливо прикрывалось тысячелетие назад, откровенно показывает себя в это позднее время: «О брат, супруг, друг, не уставай пить и есть, напивайся, наслаждайся любовью, празднуй, следуй желанию сердца день и ночь… Ведь Запад – страна снов тягостного мрака; это место спящих в своих мумиях, не пробуждающихся, чтобы видеть своих братьев, своих отцов и матерей, забыло сердце их жён и детей. Вода жизни, что на земле для живущих, для меня гниль. Я не знаю где я, с тех пор, как прибыла в эту юдоль… „Смерть всецелая“ имя того, кто всех связывает вместе, и все идут к нему, трепеща от страха; нет никого, на кого бы он взирал, будь то бог или человек; он исторгает сына у матери… все боятся и молятся ему, но он не слушает молений, не взирает ни на какие дары». Тураев полагает, что это, возможно, влияние эллинизма на духовность Египта. Думается, однако, что во взаимодействии египтян и греков преобладала духовная мощь последних. Греки были воспринимающей стороной, и греческий скептицизм – это результат дыхания египетской духовности. Впрочем, и он допускает, что это «…прорвавшееся наружу проявление каких-то внутренних процессов в самой египетской мысли…» [60, 148, 149].
Сегодня множество ироничных стрел запускается в признанную Русской Православной церковью святость последнего монарха России – Николая II. Но святость этого человека несомненна. При всей его человеческой простоте. И святость его в том, что он понял суровую необходимость личного преодоления искуса греховностью каждым человеком. Он – простодушный человек, прозрел, что только на личном опыте каждого может быть преодолена та вселенская смута торжества эго, которая захлестнула и его народ. Мог ли он сохранить власть? Да, мог. Но, после мучительных сомнений и раздумий, он отпустил власть, чтобы народ его в жесточайшем испытании смог преодолеть искус эго. Отпустил, зная о том, что ждёт и его самого, и его семью… Отпустил с горячей молитвою о даровании спасения народу своему… «ибо не ведают что творят». И только сейчас, по прошествии десятилетий, мы можем видеть, что он был прав, распиная себя одного во имя будущего спасения многих. В имени своём как «Побеждающий народ», он действительно победил греховность своего народа… Это небывалый в истории подвиг добровольного мученичества властителя, и в этом он действительно свят.
