в шкатулке, а резной ключик носила на цепочке как кулон. Заходил кто-то из друзей, отвлёк, и я забыла дневник на столе. Обыкновенная школьная тетрадка. Мама решила, что тетрадка с сочинениями, и принялась читать. Ей нравились мои сочинения, тетрадки по литературе – единственные с высокими отметками, преподаватели остальных предметов мрачно констатировали: «Жанна не учится, ничто ей неинтересно, выползает на тройки-четвёрки за счёт генов». А литераторша мной гордилась. И мама тоже.
«Ненавижу мать и лгу на каждом шагу», – прочла она в моём дневнике. Губы задрожали, пальцы побелели. Отшвырнула дневник и повалилась на диван, будто ей кто подножку подставил. Я в дверях комнаты стояла, всё видела.
Сейчас обняла бы её и сказала: «Мама, не плачь! Во всём виноват мой неразборчивый почерк! Это не буква «м» и не «мать». Только те, кто не любит родителей, говорит о них «мать», «отец», отстранённо. Я же всегда говорила «мама», «папа», или в шутку: «предки», «черепа», «шнурки»… – и мы вместе смеялись. В дневнике написано: «ненавижу лгать». Ну вот же, видишь, точно такие «г» галками ниже в словах «говно» и «гаснет». Как ты могла прочитать плохое?». И мы бы никогда не поссорились так страшно.
Но я была не той, что сейчас. Визжала на всю комнату, что нечестно читать чужие дневники, нужно просто быть рядом. А после до рассвета собирала мозаику, пытаясь понять, что же произошло между нами, прочувствовать силу отчаяния. Точно язык отнялся, и среди множества бесполезных слов, как в коробке с мозаикой, затерялся единственный нужный квадратик со словом «Прости!».
Потом я ей всё объяснила, но потом – значит «слишком поздно». Что-то треснуло между нами в ту ночь, из отношений исчезли тепло и откровенность. Что-то важное, что уже не склеить, было утрачено.
Может, поэтому и продолжаю вести дневник: надо же хоть кому-то довериться, даже если этот кто-то – ты сама.
Звонок в дверь. Длинная трель и сразу короткая. Марат.
С порога:
– Ну что, напишешь, как договаривались?
– А деньги принёс?
Потоптался на коврике, извлёк из-за пазухи блестящую коробочку.
– Вот.
Открыла.
– А почему тени розовые тронуты? У мамы скоммуниздил?
Впрочем, из всего набора косметики пригодятся только квадратики с чёрными и фиолетовыми тенями и пудра – белая. Лучше б деньги принёс, придурок, купила бы в секонд-хенде кожаную кепку под Клауса Майне.
– Да ты офигела! Набор – прямо из дьюти фри. Где ты в нашей дыре такое достанешь?
– Ладно, сдую, щёточкой почищу. Проходи.
Уселся на диване в моей комнате. Бегло осмотрел рок-н-ролльные плакаты и уставился на сиськи Сабрины. Специально для них повесила. Пока мечтают, могу спокойно сосредоточиться – и написать. А финский «Rolling Stone» не дам ему листать, святое.
Помню, мама частенько штукатурилась перед моим трюмо: комната на солнечную сторону,
