style="font-size:15px;"> «Опять разборки! Студента рикошетом задело», – услышала, подходя ближе.
Студент лежал на газоне, раскинув руки, и смотрел в небо. Глаза у него – как у Джексона: радужки сливаются чернотой со зрачками, а внутри – очерк летящих по небу облаков. Будто прилёг на траву отдохнуть или, как в игре, притворился.
В детском саду мы играли в «Оживи мёртвого». Нужно лечь на спину, скрестить руки на груди и ни за что не шевелиться. Тебя щипают, тормошат, щекочут, пока не оживёшь. Выигрывал тот, кто дольше всех оставался мёртвым.
Мне нестерпимо захотелось ущипнуть студента.
Зачем всё это? Учишься в школе, набираешься знаний в университете, чтобы шальная пуля в одно мгновение вышибла их из тебя? Зачем планировать свою жизнь, если всё в ней так непредсказуемо, так ужасно случайно?!
Вернулась домой и села писать письмо Джексону.
Что я знаю о нём? Мы незнакомы.
Не потеряю! Стоит зажмуриться, и он как сейчас танцует перед газами.
Только «до» осталось в июне, а за всё лето и начало осени мне так и не удалось разыскать тебя. Может, «после» и не случится. Легко писать по заказу, но трудно правду! Не успеваешь написать предложение – и оно тут же теряет смысл.
«Как мне найти тебя?»
В одиннадцать ночи позвонила Лера. Плакала. Сказала, что студента звали Гришей, он первокурсник, и что наша общая знакомая, Надя из одиннадцатого «Б», с ним встречалась.
«От армии парня сберегли – и на тебе! Точно все живём на какой-то невидимой войне», – расстроилась мама.
А если бы я побежала на другую сторону, несмотря на сломанный светофор? – подумала, вспомнив, что сказал Джексон во сне. И внутри похолодело.
Неужели всё знал, хотел предупредить об опасности?
Письмо Джексону я не написала, вернулась на Зареку.
Из-под капюшона куртки, замирая от страха и стыда, всматривалась в проём улицы, где он танцевал в июне. Главное – не быть узнанной. Мама внушила: женская гордость – единственная ценность, что у меня есть, не сметь никому ни звонить, ни писать, ни даже улыбаться первой. До явления лунной походки Зарека была для меня заповедным краем, куда тянуло необъяснимо, и никто не мог меня поймать. Но как только незнакомые улицы обрели цель – его лицо, глаза, улыбку, я словно утратила право здесь находиться.
Сегодня улица пустовала. Я шагнула вперёд, медленно, крадучись, чтобы в случае чего сразу улизнуть дворами на соседнюю. На втором перекрёстке из его калитки вынырнула молодая цыганка в цветастом платке и с бидоном в руках. Мама или сестра? Глянула на меня с подозрением, так смотрят на чужаков. Я ускорила шаг. В конце улицы почти бежала, с трудом переводя
