называют хозяином, и ты давай, не выпендривайся!» Но нет, Гедеонов продолжил разговор как ни в чем ни бывало.
– Как вам здесь нравится?
– У вас очень красивый дом, сад просто бесподобен, – ответила я. Тут я могла не кривить душой.
– Рад это слышать. Думаю, не нужно объяснять, что все это должно таким и остаться под вашим началом?
– Мне это уже объяснили раз двадцать.
– Пока, похоже, объяснения действуют. Вами все очень довольны, особенно Анастасия Васильевна.
– Анастасия Васильевна, по-моему, такой человек, который найдет хорошее даже в серийном убийце, – не сдержалась я. В моих словах не было иронии, Анастасия Васильевна мне действительно нравилась.
Я понятия не имела, можно ли мне шутить при Гедеонове, как он отреагирует. Может, обидится? Но нет, он только фыркнул:
– Это точно. Но вас она оценила на пятерочку – она по-прежнему оценивает людей по старой привычке.
– Мне уже можно быть польщенной или пока рано?
– Рано, – указал Гедеонов. – Вы пока не проявили себя. И все же ваши результаты достаточно хороши, чтобы мы с вами познакомились. Рано или поздно вам придется обратиться ко мне, это неизбежно, такая работа. Поэтому я решил, что для начала вам было бы неплохо научиться разговаривать со мной вот так, наедине, а не подвиснуть, впервые обратившись ко мне при посторонних.
– Научиться разговаривать с вами? – удивленно повторила я. – А что, это такая большая наука?
– Наука не наука, а привыкнуть надо.
Он наконец повернулся ко мне, и даже в предзакатных сумерках мне хватило одного взгляда, чтобы понять. Вот, значит, как… Вот о чем говорил Гедеонов, вот о чем говорили ускользнувшие от Никиты слова, укрывшиеся за коротким «Это надо видеть», вот о чем говорило чуть ли не религиозное почтение Анастасии Васильевны.
Нет, Гедеонов не был уродом – даже не приблизился к этому. У него было тонкое лицо, в его чертах сквозило что-то хищное, лисье, под стать рыжеватым волосам и золотой коже. У него были высокие скулы, четкая линия подбородка, прямой нос, высокий лоб, правильные линии бровей, которым и женщина позавидовала бы, и длинные темно-рыжие ресницы. Но глаза – вот где таился подвох!
Его глаза были слепыми. Их закрыли два плотных бельма, из-за этого казалось, что взгляд Гедеонова затянут густым туманом. Через эту болезненную пленку я могла смутно различить, что природа, должно быть, задумывала его глаза зелеными и очень красивыми, но потом что-то пошло не так. Эти мертвые глаза затеняли собой его безусловную привлекательность, пугали на каком-то странном, подсознательном уровне, и я почувствовала, как на моей коже появляются мурашки.
При этом ничто не указывало на слепоту Гедеонова – кроме очевидной травмы его глаз. Он не носил темные очки, при нем не было белой трости. Из-за этого я даже засомневалась: а может, он все-таки что-то видит? Но нет, глаза за белой пеленой оставались неподвижными,
