громким шепотом сказала ему:
– Психическое здоровье после перенесенного психоза, даже если он реактивный, и здоровье после аппендэктомии – не одно и то же здоровье. – Оглянулась, предложила: – Пойдемте ко мне в кабинет. – Села на угол письменного стола, закурила, выпустила умело несколько колец табачного дыма, и сказала, помахивая ногой: – Мне звонила Кира Кирилловна. Беспокоится. Не помню вас студентом.
– Я учился в Ленинграде.
Профессор Гомберг снова выпустила партию колец, пронзила тонкой дымной струйкой: – Некоторые ваши коллеги попадают сюда с белой горячкой. Но Кира никогда не протежировала кому-либо из них. Предоставить вам отдельную палату не могу. Зато по ночам сможете пользоваться моим кабинетом. Вам будут ставить раскладушку. Как в Одессе: «Вы хочите песен – их есть у меня».
Зазвонил телефон. – Да, звонила, несколько раз, – сказала Грета Гомберг. – Да, настаиваю. Вы же не станете лишать гражданских прав больного малярией из-за гектического характера температуры. Психи… простите, наши больные не сильно отличаются от пациентов, укушенных змеей. Нет, еврейка… вы знаете прекрасно… и мама. А папа поменял Исаака на Ивана в тридцать седьмом, чтобы не расстреляли… Нет, если и колеблюсь в предпочтениях своих, то только вместе со страной… Из родственников никого. Всех положили фашисты в Войну. В Бабьем Яру под Киевом. Ну, официальных данных нет. Сама не считала, поэтому не знаю, кто больше погубил: немцы или наши… Воля ваша. До свидания.
Грета перевела дух. Положила трубку. Закурила новую папиросу из плоской картонной коробки с лошадью и всадником на фоне гор, и надписью «Казбек». И ногой махать не перестала:
– Заведующий идеологическим отделом. Главный обкомовский псих. Just a motherfucker. Эта публика и их главари взяли за правило провозглашать совершенно безумные идеи в политике, науке, искусстве: «Это нашему народу не надо, этого наш народ не поймет». И скрывают, что светлое будущее уже наступило, чтобы не лишать публику последней надежды. И неприхотливый, покорный, всегда послушный советский народ, которому власть полощет мозги почти пятьдесят лет, соглашается и не требует ничего.
– К сожалению, в СССР психиатрия находится в мезозое, сами знаете теперь. И диагноз «душевнобольной» – на всю оставшуюся жизнь, потому что страна боится своих психов и не лечит, и не содержит. А в царские времена…, – продолжала Грета.
А он подумал, что ее неприятие власти, совершенно нездешнее, ироничное и отважное – будто выросла в другой стране, – не является стилистическим расхождением. И грозит ей бедами большими, про которые сама знает лучше остальных, но продолжает.
– Когда вы в депрессии, – услышал он, – вам кажется, все кончено, потому как депрессия по Фрейду – замороженный страх. Он обязательно растает и у вас останется будущее. Только не тащите туда прошлое, даже если оно не мертво и не прошлое совсем. И свой прежний жизненный опыт не тащите. Он, как фонарь на спине: освещает лишь пройденный путь. Знаете, кто первым заметил это? Ах, знаете. Странно…
