дневным светом, заключённые немедленно слышали выкрики команд, начинались побои. Для многих, прибывших с запада, это физическое насилие было в новинку; для тех, кто прибыл из гетто – лишь подтверждением своей судьбы; и для многих – это было неожиданно. Всё должно делать быстро, скорость навязывалась, чтобы усилить панику и нервозность. С того момента, как люди покидали поезд, они становились изгоями без каких-либо прав. У них не было имён, законного статуса, гражданских прав, они мало чем отличались от животных на бойне. Сопротивление казалось бесполезным, и ужасная вонь сжигаемой и гниющей плоти, наполнявшая воздух, не давала продохнуть. На первый взгляд железнодорожная станция казалась весьма мирной, но то, что происходило потом, заставляло людей понять, что за пасторальной картинкой лесного домика, первого здания, что они видели, их ждал мир насилия и смерти. И всё же многие верили, что, если они будут упорно работать, то сильнейшие выживут.
Эту комедию черного юмора поддерживал обершарфюрер Герман Михель, произносивший приветственную речь одетым в белое пальто, чтобы сложилось впечатление, будто он доктор. Он объявлял евреям, что перед тем, как начать работу, им следует вымыться и пройти дезинфекцию для предотвращения распространения болезней. Раздетых пленников вели по die Schlauch (туннелю) – проходу шириной три-четыре метра и 150 метров длиной, который эсэсовцы в лагере цинично называли Himmelfarstraße (дорога Вознесения или Путь в небеса). Один эсэсовец вёл пленных, а пять или шесть украинцев замыкали колонну и подгоняли. Стоило раздеться – и времени подумать уже не оставалось; как только люди оставались голыми, начиналось просто невообразимое насилие: людей травили собаками и избивали.
Восстание в Собиборе было результатом перелома в войне, медленной победы Красной Армии, которая означала, что Германии нужна была рабочая сила. Немцы хотели сделать лагерь производственной единицей, которая могла послужить военным нуждам. Бесконтрольное убийство евреев больше не было самой выигрышной стратегией, поскольку убийство всех евреев стало проблематичным в стране, нуждавшейся в рабочей силе: ведь почти все мужчины трудоспособного возраста оказались на фронте. Однако прокормить всех трудящихся тоже не представляло возможности. Дилемма была острой и в начале войны. Американский историк Тимоти Снайдер пишет: «Одним из надёжных вычислений стала еврейская производительность в сравнении с еврейским потреблением калорий. В те моменты, когда пища была важнее, евреев убивали; в те моменты, когда труд казался более важным, их миловали. На столь чёрном рынке евреи были лишь экономической единицей, с тенденцией к полному уничтожению»[42]. Аргументы Снайдера в первую очередь касаются того, что пища для немцев была нужнее, но к 1943 г. труд стал более важен. В обоих случая мы видим, что политика немцев в отношении евреев никогда не была детерминирована только одним уже принятым решением, а вырабатывалась в результате размышлений, включающих различные политические и экономические факторы. Снова и снова возникали новые
