и червем и на мотыля его заманивал. Не берет, старый прощелыга!
– Кого же вы этак потчуете, Михайло Василич? – удивилась Глашка.
– Карася! Одного, последнего. О, если бы ты знала, какая великая польза отечеству от него быть может.
– Ой ли? – вздрогнула кухарка.
Рыболов-неудачник уныло кивнул.
– А вы его бреднем! – вдруг предложила девушка, и лицо ее просияло.
– Не могу я так, Глашенька. Надо, чтобы по чести, по справедливости, – возразил академик, а потом доверительно попросил:
– Выдай мне немного тех пряностей!
Шувалов сидел на корточках над пятью тушками рыб, возложенных на листы лопуха, когда Ломоносов воротился к пруду. Заслышав знакомую поступь, Иван Иванович обернулся и озадаченно покачал головой.
– Время не медлит, Михайло.
– Еще не вечер, ваше превосходительство, – упрямо возразил рыболов.
– Вот смотрю я на тебя: лицо красное, глаза злые, огни в них колышутся, словно всполохи, и сам горю желанием поучаствовать! – издалека начал Шувалов.
Михаил Васильевич раскусил его тотчас и, не сдержавшись, вспылил:
– Освободите место!
– Уймись ты, бешеный мужик!
Иван Иванович, в отличие от Ломоносова, владел собой превосходно. Он повысил голос лишь для того, чтобы осадить неучтивца, и продолжил с привычной своей мягкостью:
– Я рядом посижу, понаблюдаю.
– Если вы так собирались поступить, – смиренно отвечал тогда академик. – Прошу покорно, чтобы случившееся вовсе не вспоминалось, потому что нахожусь я в крайнем напряжении.
– Забыл, Михайло.
– За все благодеяния господь бог вас наградит, – твердо произнес Ломоносов.
– А ты мне оду напиши. «Но мы не можем удержаться От пения Твоих похвал».
– Дразните? – улыбнулся Михаил Васильевич и горделиво расправил плечи. – Я за «благословенное начало Тебе, Богиня, воссияло» две тысячи рублёв получил в награждение. Лишь за слова в порядке стройном, за красноречие одно!
– Потому и ценю тебя превыше остальных, – отметил Иван Иванович и напомнил: – Однако карась, не в пример человеку, елейными речами не польстится, на острое словцо не клюнет.
– Тем более извольте место освободить! – сказал рыболов, отодвинул Шувалова в сторону и принялся орудовать удочками.
Не прошло и минуты, как поплавок из птичьего пера дрогнул и ушел под воду. Рука Ломоносова молниеносно откликнулась на поклевку. После подсечки он стал действовать осторожно, плавно и, давая рыбе возможность «погулять», старался не ослаблять шелковой лесы. Остро чувствуя ее тяжесть и сопротивление, подводил он ближе упорного своего карася. Ломоносов скользнул к самому краю земли, наклонился далеко вперед и со сладостным томлением ждал, что вот-вот увидит золотую рыбку.
Карась сорвался легко.
Михаил
