на собаку (творчество Ахмета), что означало коновязи. Большое дело для черкеса изобразить живое существо. Коран издавна запретил рисовать, чеканить на изделиях золота, серебра и кости изображения людей и животного мира. Не препятствовал начальник штаба творчеству Ахмета, хотя и закрывала лошадь черкеса половину Курсавки, полностью село Куршавское, спуская хвост в степное мелководное озеро Медянку. Начальник штаба, сочным баском продолжая песню, наносил на карту новые перегруппировки противника. Белогвардейские полки распределялись по фронту еле заметными кружочками, а кочубеевские сотни алели огромными эллипсами, обращенными стрелами на врага. Это для психологического воздействия на вызываемых в штаб командиров.
– Гляди сюда, – обычно говорил Кочубей, раскладывая карту. – Видишь, яка у тебя сила и яка у них?
Командиры чесали затылки, кряхтели, убеждались в явном графическом превосходстве своей сотни над неприятельским полком, смущенно бормотали:
– Верно. Яка козявка меня кусает! Тю, грец… Ну, батько, таку расчехвостим…
Ахмет, стоя у окна, внимательно следил за Кочубеем. Во взгляде темных блестящих глаз телохранителя было что-то тревожно-преданное. Он был поставлен охранять жизнь величайшего, по его мнению, воина. Поэтому он никогда не отходил от Кочубея. Когда Кочубей спал, Ахмет дремал, привалив двери своим сухим, мускулистым телом горца. Когда комбриг бредил, Ахмет открывал глаза и настораживался. Когда чувствовал опасность или чуткий слух его улавливал звуки, выделяющиеся из привычного ритма прифронтовых шумов, Ахмет напрягался, собирался в клубок, готовый барсом прыгнуть на врага.
Кочубей, прибыв с фронта и сняв сапоги, быстро шагал по комнате в шерстяных, выкрашенных фуксином носках.
Вокруг – в беспорядке сброшенное им оружие. Не обращая внимания на двух женщин, жену Настю и Наталью, случайно зашедшую в штаб, Кочубей на ходу распоясался, быстро вытащил из-под очкура рубаху, потряс ею, чтобы дошла до его вспотевшего тела прохлада, остановился, выгнулся, полуобернувшись, приказал:
– Начальник штаба, иди сюда, подери мне когтями спину.
До спины батьки допускались только избранные. Рой, отложив диспозицию, не торопясь подошел, запустил руки под рубаху, начал деловито чесать. Кочубей, казалось, мурлыкал от наслаждения, довольный, приговаривал:
– Ох-ох… Ще, под самой лопаткой! Во-о-о! Ниже… Во-о-о! По хребту, ще, ще… Во… Срезал когти?.. Во-о-о!.. Ну, будет. Оставь шкуры до другого раза.
Разогнавшись, прыгнул в кровать, утонул в пуховиках. Три перины – слабость Кочубея. Потянулся до хруста. Закинул руки за шею, прикрыл глаза, улыбнулся, тихо сказал:
– Адъютант, жарь колбасу!
– Есть жарить колбасу.
Левшаков скрылся. Дверные щели пропускали вкусные запахи. Шипело сало. Слышалась команда Левшакова и ворчливый голос хозяйки. Сыны у хозяйки ушли к Шкуро, и она вечно недовольна постояльцами и бранчлива. Штаб расположен в горнице –
