Гула никогда не мерился ею на состязаниях в Гидатлинском сообществе: ни с силачом Удуратом сыном Ханапи, ни с Гобзало, ни с Малачи. Но все знали, что тот, кто становился на его пути, неизменно терпел поражение. И счастлив был багатур из другого аула, отделавшийся одним увечьем; многие кровники и урусы расстались с жизнью, и Гула присоединил их головы к своим прежним трофеям.
Между тем, народ, собравшийся у радушного костра чабанов, долго волновался и горячился, но ни к какому решению так и не мог прийти.
Тогда слово взял до сроку молчавший Магомед и сразу, у дремлющих под седым пеплом рубиновых углей, наступила почтительная тишина.
– Братья, я, как и вы, озабочен. Волла-ги! Четыре солнца назад, великий Имам покинул эту гору, так и не приняв бой. Это плохой знак. Э-э, урусы сильны и хитры, как шайтаны. Скоро здесь будут солдаты, много солдат! А значит, и много горя. Но хуже то, что наибы – изменники, клявшиеся в вечной верности Шамилю, предали нашего Пророка! Предали вас – свой народ!
Все сидевшие двойным кругом у костра, подняли на него глаза и замерли в ожидании. Худой, но жилистый, крепкий, как сыромятный ремень, наголо выбритый, со свинцово-голубым проследком рубленой раны через правую бровь, с выправкой джигита, Магомед внушал уважение. Он по очереди ответил на каждый взгляд своим не вытекшим, но белесо-мертвым, немигающим, как у варана, глазом, (на второй живой и подвижный, почему-то никто не смотрел) затем раскурил трубку. После нескольких секунд тишины, щелкнувшая сушина в костре, прозвучала, словно выстрел.
– Уо! Я тоже видел Барабанные Шкуры на Сулаке. Их видимо-невидимо! А будет еще больше! – не удержался Рашид, и его юные глаза полыхнули черным огнем.
– И мои глаза видели их! – вспыхнул Ташав из тухума Людей Солнечной Стороны. – Вах! Они, как черви в туше буйвола, кишат на нашей земле.
– Тише пастух! Придержи язык, когда говорит воин-мюрид.
Суровый взгляд Львиной Лапы, будто пуля обжег щеку Ташава. Впрочем, и этот скупой окрик Гулы был лишним. Все его лицо напоминало изрубцованный шрамами и царапинами кулак. Глаза горели фиолетовым отсветом. Волосатые руки казались особенно длинными при коренастом торсе, а плечи – непомерно широкими. Мало кто хотел встретиться с ним взглядом. Весь облик урадинца говорил о его чудовищной силе: звериной, свирепой, не знающей пощады.
– Да… Теперь много гяуров из Чечни и Тифлиса придет к нам в горы. И будут хозяйничать на земле наших отцов, – мрачно согласился Одноглазый. – Я говорил с одним из этих гяуров. Он уверен: Белый Царь скоро раздавит Шамиля железным каблуком, как тарантула, и присоединит весь Кавказ к России…
– И ты не вырезал его поганый язык, брат? – снова не выдержал Рашид. В расширенных зрачках сверкали искры ненависти и отчаянья.
И тут чабанов прорвало:
– Ай-е, брат! Что будет с нами?
– С нашими пастбищами и барантой?
– Волла-ги! Сколько будем терпеть
