та покормила его. Мне надо в туалет, но я не хочу потревожить старика, который спит рядом со мной. Он сложил худые ноги и руки крест-накрест, словно пытаясь занять как можно меньше места. Его ребра вздымаются и опадают, толкая меня в руку, и сухой свист – словно ветер дует в тростнике – срывается с его губ. Я уже с трудом терплю, когда он со всхрапом просыпается.
– Прошу прощения, tat’omkhulu[16], но мне придется потревожить вас.
Старик, шаркнув ногами, дает мне пройти и, когда я вылезаю из машины, касается пальцами своей шляпы.
Две длинные фуры проносятся мимо – гравий летит из-под колес – и оставляют меня в облаке выхлопных газов. За ними следует bakkie[17] с лодкой в кузове – наверное, направляется в Дурбан. Море отсюда примерно в ста километрах, и хорошо известно, что белые из Йоханнесбурга отправляются на побережье Наталя как минимум раз в году, в отпуск. Они проводят три недели, валяясь на пляже, плавая в теплом Индийском океане и ловя бесплатную рыбу, хотя могут позволить себе купить ее в магазине. Зачем они часами лежат на солнце, чтобы покоричневеть, если находят цвет нашей кожи столь неприятным, я не знаю.
Я никогда не видела океана, и мои представления о нем почерпнуты из фотографий в книгах и газетах. Я никогда не жила настолько близко к морю, чтобы собраться и поехать посмотреть на него, к тому же черным нельзя на пляж или в воду, так что в поездке к морю мало смысла. Я не умею плавать, но как приятно было бы забрести в воду по колено, ощутить соль на коже.
В одной газетной статье, что попалась мне несколько лет назад, рассказывалось о трансваальских семьях, которые на время отпуска разбивают палаточный лагерь. Наверное, им такое нравится, и это многое говорит мне о белых людях. Лишь те, кто живет в настоящих домах, кто может не бояться стихий, находят удовольствие в том, чтобы спать на улице под защитой клочка ткани.
Я с трудом пробираюсь вдоль дороги к автозаправке; с левого фланга у меня банановая плантация, по правую руку тянется поле сахарного тростника. Годовые тропические температуры в Натале благоприятны для этих культур, которые в Транскее не растут. Те части страны, где не растет ничего стоящего, отданы под бантустаны, и не случайно.
Я захожу на заправку и иду, огибая бензоколонки, к которым через равные промежутки времени подъезжают машины.
– Прости, мой мальчик, где здесь наш туалет? – спрашиваю я молодого заправщика – тот дожидается сдачи от кассира.
Он улыбается и сдвигает зажатую в зубах спичку в угол рта.
– За домом, мама, но ты не сможешь туда зайти.
– Почему?
– Сортиры уже неделю сломаны. Здешний владелец не хочет тратить деньги на ремонт.
– А вы как обходитесь?
Парень кивает на поля позади заправки и извиняется.
Я не хочу присаживаться в поле, где меня могут увидеть люди из машин. Я не хочу исполнять роль дикаря, которой от нас ожидают. Поэтому я приближаюсь
Отец, уважаемый (
Пикап (
