что ты копаешься, они уйдут!
Мы пошли. По дороге она мне рассказывала шепотом, смущаясь:
– Мы так вчера обмишулились с Ирой, ты знаешь? Вечером мы были в саду, видим – красный командир, на фуражке красное нашито. Я и говорю Ире по-французски, но так, чтобы он слышал, что мы говорим на иностранном языке, которого он, конечно, не знает; говорю ей с пренебрежением: красное, говорю, только дураки любят, а он… Ой, ну ты только подумай – он вдруг нам по-французски тоже: “Милые барышни, вы ошибаетесь. Красный цвет – это цвет свободы!” Ох, я чуть не провалилась, мы тут же удрали. Ну, ты подумай, а? Теперь я боюсь его встретить. Правда, вчера уже темнело, он мог нас не разглядеть.
Мы пришли в сад. Сели на лавочку у спуска к реке и смотрим, выжидаем. Солнце садится, от реки повеяло прохладой, поодаль в раковине заиграл духовой оркестр.
И вот видим, идут по аллее трое, в середине – высокий, стройный, интересный, в черкеске! По бокам – один постарше, другой совсем молоденький. Я посмотрела на этого в середине, и вдруг так он мне понравился, что я подумала: если буду выходить замуж, то только за него…
А тут порыв ветра, моя синяя шелковая косынка, которую я накинула на плечи, улетела. Я – бегом за ней под откос к реке, догнала. Возвращаюсь, запыхавшись, а Лиля мне шепчет:
– Зачем ты побежала? Они все кинулись наперерез твоей косынке. Если б ты не догнала, они бы тебе ее принесли…
А они стоят поодаль, поглядывают на нас. Я быстро сообразила. Новый порыв ветра – и как будто случайно моя косынка улетает вновь. Я не стала спешить. И вот тот самый, который мне понравился, приносит ее мне.
– Как вы тут сидите, такой ветер, можно простудиться! – И смотрит на меня.
– Это приезжим можно, а мы к этому климату привыкли.
И начался разговор. Тот, что был старше всех, ушел. Как мы вскоре узнали, это был командир башкирской бригады. У него была жена, семья.
А двое других – к нам на лавочку по обе стороны от нас. Тот, кого я наметила, – рядом со мной. Он назвался: Зарницкий. А другой, молоденький, – с Лилиной стороны. Он назвался тоже: Женя, но тут же поправился: Агеев. Наверное, недавно из дома, еще не привык по фамилии.
О чем мы говорили в тот первый раз? И это помню. У нас в Майкопе рассказывали такой случай. Как-то, когда красные гнали через город пленных белых, один из них сунул стоящей у дороги девушке (она смотрела на пленных) толстую палку, которая у него была в руке.
“Возьми, – сказал он, – все равно отнимут, сохрани ее. Ты только скажи – кто ты?” Она показала на дом: “Я здесь живу”.
Взяла палку, повертела. Палка как палка. Почему надо было ее хранить? Но сохранила. Потом пленных отпустили, и он пришел. Разобрал набалдашник палки, а там – деньги. Много, туго скручены. Деньги эти ходили при белых, он надеялся, что белые вернутся.
Наши кавалеры смеялись:
– Не вернутся уже! Конечно, интервенция, Антанта[20]… Но – отобьемся, обязательно отобьемся!
И вдруг Агеев, Женя, говорит Лиле:
– А
Антанта (
