в церкви и, во-вторых, меня сопровождать поедет Лена. Это Лена настояла, ей очень хотелось поехать в Ростов, а мама была рада – все-таки приличнее как-то с сестрой.
2 Ровно через месяц, теперь уже без опоздания, “поросеночек” приехал за мной. Это было 20 ноября 1922 года. Мне было девятнадцать лет, почти двадцать.
И вот мы отправились в путь – “картина, корзина, картонка…”[24]Чемоданов у нас тогда не было, только маленький чемоданчик при мне. В нем я везла самое ценное – серебряные ложки, – не выпуская из рук. Были баулы, узлы, упакованное в солому и в рогожу, перевязанное зеркало, и т. д., и т. д.
Вокзал. Поезд. Посадка.
Посадка! Это был ужас что такое! Тогда люди ехали даже на крышах. А мы с такими вещами – и в классный вагон. Мы бы с Леной, конечно, не сели, если бы не “поросеночек” и еще один военный – артиллерист, который сразу вызвался нам помогать. В драке, в свалке они втолкнули вещи, затем втиснулась Лена, а я – последняя вскочила на ступеньки, когда поезд уже тронулся. (Я не лезла вперед, я держалась скромно, в душе сознавая свое право самого главного лица здесь, но из-за этого своего “достоинства”, которое хотела соблюсти, чуть не осталась.) Когда я уже прыгнула на ступеньки, слышу вопли и рыдания нашей майкопской соседки из толпы оставшихся: “Лена, Ага, вы едете, а я вот с детьми остаюсь!” Но я ничем не могла ей помочь.
Посадка была дикая, но в вагоне неожиданно оказалось спокойнее и просторнее, чем можно было ожидать. Конечно, мест не было, но хоть не стояли впритычку.
Я протолкалась вперед, смотрю – наши сопровождающие заняли места на нижних полках, вещами завалили все на полу – и под полками (прежде под сиденьями не было ящиков для вещей) и между полками. На третьи полки вещи поднять было нельзя – всюду люди. Завалили все нашими вещами. Артиллерист, он был одессит, предупреждает:
– Приглядывайте, а то могут “ножки приделать” коробкам вашим под полками. И мы все время проверяли – тут ли они? Тогда кражи были страшные.
Поехали. А на средних полках и наверху ехали какие-то интеллигентные люди, как оказалось, инженеры и один музыкант. Как только они разглядели Лену и услышали ее реплики, они тотчас спустились вниз, наши вещи подняли на свои полки, а сами примостились с нами внизу на наши лавки и на два узла, которые поднять не удалось. Эти мужчины и артиллерист сосредоточили свое внимание на Лене, как это всегда бывало. Только “поросеночек” оставался мой. И Лена заблистала в центре нашего общества.
Моя сестрица меня всегда забивала, я всегда была на заднем плане и к этому привыкла. Но тут она ко мне снизошла. “Ты ложись, Ага, – сказала она мне по-сестрински, – за наши спины и спи, я тебя укрою своим пальто”. Я легла, но спать не могла – мешали волнение и взрывы смеха, которые всю ночь потрясали наше купе.
Конечно, Лена рассказала, что мы едем в Ростов на свадьбу. Когда она сказала, что невеста не она, а я, они не поверили, решили, что Лена их разыгрывает.
На станциях опять люди лезли с мешками и ящиками, но и тех, кто втискивался, наши к себе
Строчки из известного стихотворения советского детского поэта Самуила Маршака: “Дама сдавала в багаж диван, чемодан, саквояж, корзину, картину, картонку…”
