а слишком долгое перенапряжение. Но почему именно апельсиновый сок?.. Черт его знает почему… Но чтобы сок журчал ручейком по покатому полу пещеры – вот он, весь твой, нагнись и лакай из ручья.
Будет тебе апельсиновый сок, сказал Драч. И песни будут. Память его знала, как поются песни, только уверенности в том, что она правильно зафиксировала этот процесс, не было. И будут тихие вечера над озером – он выберет самое глубокое озеро в мире, чтобы обязательно на обрыве над водой росли разлапистые сосны, а из слоя игл в прозрачном, без подлеска лесу выглядывали крепкие боровики.
Драч выбрался к капсуле и, прежде чем войти в нее, в последний раз взглянул на холмистую равнину, на бурлящее лавой озеро у горизонта и черные облака.
Ну, все. Драч нажал сигнал готовности… Померк свет, отлетел, остался на планете ненужный больше пандус.
В корабле, дежурившем на орбите, вспыхнул белый огонек.
– Готовьтесь встречать гостя, – сказал капитан.
Через полтора часа Драч перешел по соединительному туннелю на корабль. Невесомость мешала ему координировать движения, хотя не причиняла особых неудобств. Ему вообще мало что причиняло неудобства. Тем более что команда вела себя тактично, и шуток, которых он опасался, потому что очень устал, не было. Время перегрузок он провел на капитанском мостике и с любопытством разглядывал сменную вахту в амортизационных ваннах. Перегрузки продолжались довольно долго, и Драч выполнял обязанности добровольного сторожа. Он не всегда доверял автоматам, потому что за последние месяцы не раз обнаруживал, что сам надежнее, чем они. Драч ревниво следил за пультом и даже в глубине души ждал повода, чтобы вмешаться, но повода не представилось.
Об апельсиновом соке он мечтал до самой Земли. Как назло, апельсиновый сок всегда стоял на столе в кают-компании, и потому Драч не заходил туда, чтобы не видеть графина с пронзительно желтой жидкостью.
Драч был единственным пациентом доктора Домби, если вообще Драча можно назвать пациентом.
– Чувствую неполноценность, – жаловался доктору Драч, – из-за этого проклятого сока.
– Не в соке дело, – возразил Домби. – Твой мозг мог бы придумать другой пунктик. Например, мечту о мягкой подушке.
– Но мне хочется апельсинового сока. Вам этого не понять.
– Хорошо еще, что ты говоришь и слышишь, – сказал Домби. – Грунин обходился без этого.
– Относительное утешение, – ответил Драч. – Я не нуждался в этом несколько месяцев.
Домби был встревожен. Три планеты, восемь месяцев дьявольского труда. Драч на пределе. Надо было сократить программу. Но Драч и слышать об этом не хотел.
Аппаратура корабельной лаборатории Домби не годилась, чтобы серьезно обследовать Драча. Оставалась интуиция, а она била во все колокола. И хотя ей нельзя целиком доверяться, на первом же сеансе связи доктор отправил в центр многословный отчет. Геворкян хмурился, читая его. Он любил краткость.
А у Драча до самой Земли было паршивое настроение. Ему хотелось спать, и короткие наплывы забытья не освежали, а лишь пугали настойчивыми кошмарами.
Мобиль института биоформирования подали вплотную к люку. Домби пообещал на прощание:
– Я вас навещу. Мне хотелось бы сойтись с вами поближе.
– Считайте, что я улыбнулся, – ответил Драч, – вы приглашены на берег голубого озера.
В мобиле Драча сопровождал молодой сотрудник, которого он не знал. Сотрудник чувствовал себя неловко, ему, верно, было неприятно соседство Драча. Отвечая на вопросы, он глядел в окно. Драч подумал, что биоформиста из парня не получится. Драч перешел вперед, где сидел институтский шофер Полачек. Полачек был Драчу рад.
– Не думал, что ты выберешься, – сказал он с подкупающей откровенностью. – Грунин был не глупей тебя.
– Все-таки обошлось, – ответил Драч. – Устал только.
– Это самое опасное. Я знаю. Кажется, что все в порядке, а мозг отказывает.
У Полачека были тонкие кисти музыканта, а панель пульта казалась клавиатурой рояля. Мобиль шел под низкими облаками, и Драч смотрел вбок, на город, стараясь угадать, что там изменилось.
Геворкян встретил Драча у ворот. Грузный, носатый старик с голубыми глазами сидел на лавочке под вывеской «Институт биоформирования Академии наук». Для Драча, да и не только для Драча, Геворкян давно перестал быть человеком, а превратился в понятие, символ института.
– Ну вот, – произнес Геворкян. – Ты совсем не изменился. Ты отлично выглядишь. Почти все кончилось. Я говорю «почти», потому что теперь главные заботы касаются меня. А ты будешь гулять, отдыхать и готовиться.
– К чему?
– Чтобы
