или вообще заполучил ни за что. Ну, может, в обмен на обед или на кров в какой-нибудь вшивой мансарде. И этот бедняга-художник был ему еще и признателен. Считал его своим благодетелем. А тот говорил ему что-нибудь вроде: «Твои картины, конечно, никто, кроме меня, не купит. Они не пойдут. Их продать – дело безнадежное. Но мне они кажутся ничего себе так: я повешу одну или две… В прихожей… Нет, в столовой. Пожалуй, я возьму… мм – вот эту. И еще – … Да, вон ту, красненькую. По-моему, она получилась неплохо. Что-то в ней такое есть.» И нищий художник готов ему руки целовать. «– А эти возьму впридачу, ладно?» А когда бедняга умрет, тогда… Ну, Аня, право же! Вы же занимаетесь экономикой!
– Тогда он, пользуясь своими деловыми связями, устраивает покойнику промоушен, понимаю. Пиарит его. Цены на картины умершего художника взлетают до небес, а у него…
– Совершенно верно! Только нужно оговориться, что «пиарит» он творчество покойного не своими, так сказать, устами и пером.
– А нанимает других.
– Ну зачем так грубо! То есть, конечно, кого-то и просто нанимает, да. Но он использует и более тонкие методы: действует через известных специалистов, авторитетов, так называемых «искусствоведов». По-моему, называть себя этим словом – это слишком большая претензия. «В искусствоведческих кругах»… Ох уж мне эти круги. Знаете, Аня, я в данный момент жалею, что слишком хорошо воспитан, для того чтобы точно охарактеризовать этих господ.
Выражение глаз Сержа, когда он говорил про «искусствоведов», надо было видеть! В нем смешались презрение, издевка, непередаваемый сарказм и откровенная неприязнь.
– А заодно, – продолжил он, – и через всяких знаменитостей. Их он, конечно, не нанимает – это слишком прямолинейно и может оскорбить этих амбициозных персон. С ними вообще работать тяжело – с их непомерно преувеличенным самомнением. Поэтому с ними нужно дейстовать аккуратно, тонко. В общем, морока, конечно. Но что тут сделаешь? Бизнес! Их нередко приходится покупать не впрямую и порой даже не непосредственно за деньги, а за некие услуги, содействие или рекламу. И в любом случае, с ними надо всё время цацкаться: не забывать потакать их болезненно раздутому самолюбию, восхищаться ими, демонстрировать знаки преклонения и тому подобное. И всё это, помимо прочего, стоит денег. Но это окупается.
– Ну да. Понимаю. Имя умершего художника оказывется «на слуху». Все начинают о нем говорить. А сам этот человек вроде бы и ни при чем. Это как будто исходит не от него, так? Просто вдруг, совершенно случайно, он обнаруживает, что у него…
– Вот именно! Вы умница, Анечка. У него – ну надо же! – «завалялось» целое собрание картин непризнанного при жизни гения.
– При жизни никто в нем гения не разглядел. А теперь все «прозрели» и видят это…
– Абсолютно верно! Так было, например, и с Модильяни, и с ван Гогом. Все разом узрели: ну гений! Чисто гений! И смотрите, какая прелесть: во-первых, чистому гению уже ничего не нужно платить, так как он мирно почил на кладбище. А во-вторых,
