p>– Скажи, Кэто, как по-грузински будет «здравствуй»?
– «Гамарджоба» по-грузински – «здравствуй!».
– А как будет «спасибо»?
– «Гмадлобт!» – «благодарю вас», а «диди мадлоба» – «большое спасибо!»
– «Привет, девочка, какая ты красивая!» – как это сказать?
Кэто долго смеялась, а потом ответила:
– «Салами гогона ра ламизи харр!»
Я все записал русскими буквами. Потом читал то, что было записано, и девушка опять смеялась, видимо – над моим плохим произношением. Мы сидели в саду дома ее родителей. Вокруг все было в синем – беседка в синих цветах клематиса, приглушенная синева темных гор, высокая синева неба и ярко-синие глаза Кэто.
– А как сказать, Кэто: «я люблю тебя»?
– Грузинский парень говорит любимой девушке: ме шен миквархар!
– Ме шен миквархар, Кэто!
Кэто всплеснула руками от удивления.
– Ме шен миквархар, Кэто! Ме шен миквархар, Кэто! – без конца повторял я, и она хохотала так, что слезы текли из ее красивых глаз.
Прошло совсем немного времени, я опять оказался в Грузии. Познакомился с симпатичным стариком и пригласил его посидеть в маленьком кафе на берегу моря. Мы ели хачапури, грузинские лепешки с сыром, запивали их зеленым чаем и разговаривали. Темное море приветствовало нас тысячами белозубых улыбок прибоя. На столе в вазочке стоял синий цветок клематиса.
Я рассказал историю своего знакомства с Кэто. Потом достал записи, читал то, что надиктовала Кэто, и спрашивал, правильно ли это записано.
– Правильно, – отвечал мой собеседник, – и это правильно, и это тоже правильно.
– А скажи мне, бабу (дедушка), что означает: «ме шен миквархар»?
Бабу улыбнулся, задумался. Ответил не сразу. Кровь застучала у меня в висках.
– Что ты так побледнел, мой друг? Видно, зацепила-таки твое сердце нежная Кэто.
Старик опять немного помолчал.
– Не стану обманывать. Есть такая грузинская пословица, по-русски она звучит так: «может ли знать осел, что за фрукт хурма?»
Мы весело посмеялись над тем, как ловко подшутила надо мной юная проказница. Я не чувствовал никакой обиды. Мне понравилась невинная шутка прелестной Кэто, и впоследствии я иногда рассказывал эту историю своим друзьям.
Много лет минуло с тех пор. Однажды темным зимним вечером мне позвонил давний друг и почему-то вспомнил этот симпатичный эпизод моей юности. Я открыл интернет и набрал на синем экране: «ме шен миквархар». Бесстрастный компьютер ответил: «я люблю тебя»! Вот это да! Значит, Кэто вовсе не высмеивала меня и все правильно продиктовала. А обманул, вернее, подшутил надо мной, лукавый старик. Да нет, почему подшутил? – напрямую сказал то, что думает. Но ведь он был прав, тот «бабу»: осел не знает вкуса хурмы, «варма ра ицис хурма ра хилиао» – вот как это звучит по-грузински. На высоком дереве растет хурма, откуда ослу знать, что это за фрукт?!
Вкуса-то он не знает, а вот любить сладкую хурму никто не может ему запретить – «ме шен миквархар, Кэто!»
Поселок
В гранитах скал – надломленные крылья. Под бременем холмов – изогнутый хребет. Земли отверженной – застывшие усилья. Уста Праматери, которым слова нет!
Туриста, приехавшего в этот южный поселок, ждет неминуемое разочарование. Его утомленный, распаренный и застоявшийся внутренний взор ждет богатого бега рельефа, открывающихся просторов моря и буйных потоков зелени. Хочется, очень хочется, чтобы в нашей жизни все соответствовало простым и понятным идеалам – чтобы работа была творческой и высокооплачиваемой, квартира – многокомнатной, жена – красивой, доброй и послушной, а причерноморский поселок – тенистым и уютным.
Поселковый пейзаж, который впервые видит вышедший из автобуса турист, довольно бестактно сообщает, что надо забыть о своих камерных представлениях о счастье и из всех благ юга довольствоваться только жарой, чахлой и редкой запыленной растительностью, пересохшим руслом речки и плоским неприглядным пейзажем.
Турист приехал один. Он вздыхает и обращается к единственному своему собеседнику голосом, в котором он спрятал остатки своих теплых чувств: «Ну что, душа, принимаешь?» Душа не принимает. Что же делать? Тогда подвинься душа… Одинокий путешественник помещает свое «я» немного в сторонке, а сам, в соответствии с рекомендациями модного тогда в полуинтеллигентной среде индуизма, решается окунуться с головой в окружающую его грязь и серость жизни.
Медленно и грустно бредет он по сухой, растрескавшейся
