ласково окликнул я, склонившись, и вдруг он с криком сел и в панике взмахнул руками, мазнув меня по щеке, а потом заслонился ими.
– Прекратите! Не мучьте меня больше!
– Это я, Фитц. – Я старался говорить спокойно, не выдавая боль, сдавившую мое сердце.
Шут, Шут… Оправишься ли ты когда-нибудь от того, что тебе довелось пережить?
– Прости, – сказал он, тяжело дыша. – Прости меня, Фитц. Когда я был у них… Меня никогда не будили по-доброму. Я стал так бояться сна, что кусал себя, лишь бы не заснуть. Но рано или поздно сон одолевает любого. И когда я засыпал, меня будили, порой всего через несколько мгновений. Маленьким зазубренным клинком. Или раскаленной кочергой. – Гримасу, исказившую его лицо, с трудом можно было назвать улыбкой. – С тех пор я ненавижу запах дыма. – Он снова откинулся на подушку.
Ненависть волной накрыла меня – и отхлынула, оставив лишь пустоту. Я не мог отменить того, что с ним сделали.
Спустя какое-то время Шут повернул голову ко мне и спросил:
– Сейчас день?
Во рту у меня было сухо, в голове – пусто. Я откашлялся, прежде чем сумел ответить:
– Сейчас или очень поздно, или совсем рано – как посмотреть. В прошлый раз мы с тобой разговаривали вскоре после полудня. Ты что, так и спал, пока меня не было?
– Точно не знаю. Порой мне бывает трудно понять. Дай мне немного времени, чтобы прийти в себя, пожалуйста.
– Ну конечно.
Я удалился на другой конец комнаты и устроился там, старательно не обращая внимания на то, как он неуклюже встает и ощупью ковыляет в уборную. Выйдя оттуда, он спросил, не найдется ли тут воды, чтобы умыться.
– На столике у твоей кровати есть кувшин и тазик. Но если хочешь, я могу согреть тебе воды.
– О, горячая вода… – протянул он таким тоном, будто я предложил ему златые горы.
– Сейчас, – сказал я и занялся делом.
Шут тем временем устроился в кресле у очага. Я только диву давался, как быстро он освоился в комнате. Когда я принес теплой воды и полотенце, Шут сразу протянул руки. Должно быть, он отслеживал, что я делаю, на слух, потому и молчал все это время. Я наблюдал, как он умывается, ополаскивает исполосованное шрамами лицо, долго трет глаза, пытаясь смыть с век вязкую слизь… У меня было такое чувство, будто я подглядываю за ним. После умывания веки Шута стали чистыми, но красными по краям.
Я спросил без обиняков:
– Что они сделали с твоими глазами?
Шут отложил полотенце в таз и, сложив перед собой искалеченные руки, стал гладить опухшие суставы. Он молчал, а я тем временем убрал таз со стола. Ясно. Значит, еще рано начинать этот разговор.
– Есть хочешь?
– Разве пора ужинать? Или завтракать?
– Если ты голоден, значит пора. Я-то уже наелся до отвала. И возможно, выпил больше, чем следовало.
Его следующие слова потрясли меня.
– У тебя правда есть еще одна дочь, кроме Неттл?
– Да. –
