Наверняка. Даже если мать не научила его, чтобы он помогал ей в делах, то Чейд уж точно первым делом позаботился, чтобы новый ученик освоил грамоту. А пока я сделал, что мог, – перевернул подушки и расправил простыни.
– Фитц? – окликнул меня Шут.
Он по-прежнему сидел у стола для опытов.
– Я здесь. Просто перестелил тебе постель.
– Из тебя вышел бы хороший слуга.
Я промолчал. Неужели он пытается насмехаться надо мной?
– Спасибо, – добавил он. И чуть погодя: – Чем займемся теперь?
– Ну, ты поел, раны мы обработали. Наверное, теперь ты хочешь немного отдохнуть?
– Честно говоря, я ужасно устал отдыхать. Так устал, что уже ни на что не способен, кроме как дойти до кровати.
– Тебе, наверное, очень скучно тут одному.
Я стоял, не двигаясь с места, и смотрел, как Шут, спотыкаясь, ковыляет к постели. Он не хотел, чтобы я помогал ему.
– Скучно… Ах, Фитц, знал бы ты, как это замечательно – скучать. Бывало, я долгими, бесконечными днями гадал, когда за мной явятся, какую пытку придумают на этот раз и сочтут ли нужным дать мне воды и еды до или после… Стоит вспомнить об этом, как скучный день становится желаннее самого веселого праздника. А по пути сюда я страстно мечтал, чтобы моя жизнь стала предсказуемой. Чтобы знать, добрый человек мне встретился или он на самом деле жесток, знать, будет ли чем утолить голод завтра, удастся ли найти сухое место для ночлега. Эх…
Шут уже подошел довольно близко и вдруг остановился. На его лице промелькнули такие чувства, что у меня защемило сердце. Он не хотел делиться этим со мной.
– Кровать тут, слева от тебя. Вот так, да, ты ее нащупал.
Он кивнул и ощупью двинулся вдоль постели. Я откинул одеяла, чтобы он мог лечь. Шут присел на краешек, мимолетно улыбнулся и сказал:
– Такая мягкая… Фитц, ты не представляешь, какое это утешение для меня – спать в мягкой постели.
Он стал укладываться, медленно и осторожно. Его манера двигаться напомнила мне Пейшенс на закате ее дней. Даже чтобы просто засунуть ноги под одеяло, у него ушло некоторое время. Свободные пижамные штаны задрались, открыв тощие икры и раздутые суставы. Мой взгляд упал на его левую ступню, и меня передернуло. Ее и ступней-то уже было не назвать. И как он сумел столько пройти?
– Я опирался на палку.
– Но я же ничего не сказал вслух!
– Ты издал такой еле слышный звук… Ты всегда так делаешь, когда видишь, как кому-то больно. Царапину на морде Востроноса. Или меня в тот раз, когда мне надели на голову мешок и избили.
Он повернулся на бок и неуклюже потянулся скрюченной рукой к одеялу. Ни слова не говоря, я помог ему укрыться.
Шут помолчал с минуту, потом сказал:
– Спина уже болит не так сильно. Что ты с ней сделал?
– Промыл и обработал раны.
– А еще?
«К чему увиливать?» – решил я.
– Когда
