решена, если правильно не разрешится проблема Бога и диавола. Еще Достоевский, как библейский Иов, мучаясь проблемой человека, распознал, что жизнь его, по сути, распята между Богом и диаволом. Каждый человек, в силу своего человеческого естества, распинаемый на этом древе, проживает жизнь как опасную драму своего земного существования, находясь попеременно то по одну, то по другую сторону «животворяща древа» (этот образ мы неоднократно встречаем и в произведениях Пушкина). Каждая мысль и каждое чувство, всякое желание и всякое действие приближают человека к Богу, либо к диаволу. Хочет он того или нет, но он или с Богом, или с диаволом, ибо третьего не дано.
Мотив «инициатической встречи»
в контексте поэтики Пушкина А.С.
И шестикрылый серафим
На перепутье мне явился.
…в этот момент… в аллее показался…
Тема «ожидания пророка». Роман Булгакова начинается почти как стихотворение Пушкина «Пророк» («В пустыне мрачной я влачился») – с описания безлюдных и пустынных улиц Москвы (что в реальности представить себе почти невозможно, и этот факт сам по себе выглядит у Булгакова, если не мистическим, то несколько фантастическим): «…во всей аллее, параллельной Малой Бронной улице, не оказалось ни одного человека. В тот час, когда уж, кажется, и сил не было дышать, когда солнце, раскалив Москву, в сухом тумане валилось куда-то за Садовое кольцо, <…> пуста была аллея» (гл. 1). Город не случайно превращается у Булгакова в раскаленную «пустыню», которая здесь – есть мифологема, отсылающая нас к своему первообразу – пустыне пушкинского «Пророка» (1826), тем самым связуя в единый миф стихотворение Пушкина и роман «Мастер и Маргарита». Пейзаж мрачной пушкинской пустыни «Пророка» преобразовался у Булгакова в знойную пустоту московских улиц – с очевидным отсутствием в них какой-либо жизни (как выясняется впоследствии, не только материальной, но, в первую очередь, духовной жизни: «Что же это у вас, чего ни хватишься, ничего нет!»; гл. 3). Эту картину некой созданной Булгаковым «пустыни» довершает назойливое описание жары и зноя («в чрезвычайно жаркое время, под вечер», «в час небывало жаркого заката»). Герои, появляющиеся на этом фоне (о которых мы узнаем, что они писатели), испытывают нестерпимую жажду: «Попав в тень чуть зеленеющих лип, писатели первым долгом бросились к пестро раскрашенной будочке с надписью «Пиво и воды» (гл.1). В таком ироничном контексте писатели выглядят у Булгакова жалкими пародиями на пушкинского поэта-пророка, который был задуман Пушкиным, прежде всего, как поэт-творец, переживающий духовный кризис (томимый «духовной жаждою»). Булгаков откровенно пародийно рисует здесь новоявленных «пророков», «первый долг» которых – выпить по кружке и утолить «жажду». Такое изображение московских писателей явно контрастно снижено по отношению к их
