и положил шиной плашмя, чтобы заранее кожу не резать, не кровить. Вздохнул, приготовился, затем медленно поставил пилу на зубья. Зажмурился и так газанул!
Кисть отбросило в солому.
Окрасило ржаной пук в свекольный цвет.
И боли нет, только жжение…
И тут вошёл Ислам. Нагнулся, поднял обрезок, будто сор, глянул на Люлина.
– Ты что наделал?
– Не видишь, гангрена?
– Я не о том. – Ислам покачал в руке кистью. – Ты превзошёл дозволенное.
– Как это?
– Уничтожил этимологический код! Ты не руку отрезал. Ты лишил язык ключевого слова. В начале было Слово, и это слово было – рука!
– Ну? – до Люлина наконец дошло, и по спине его пробежал холодок ужаса.
– Теперь погиб русский язык! – продолжал Ислам. – Теперь ключевое слово будет звучать по-другому.
– Будет татарское кул? – Темя Люлина зачесалось, будто чёрт на коньках там сделал штопор. – Словесное иго?
– А хенде хох не хочешь?
– Это что, – сказал Люлин, – придёт на Русь немчура?
– Не знай, не знай, – загадочно протянул Ислам.
– А что – теперь человеку и члены терять нельзя? Как Потёмкину-Таврическому глаз выбили, так и французы понаехали, да?..
– Ты не Потёмкин, это раз, – вразумительным тоном начал пояснять Ислам. – Потёмкин – мелочь. Неуч. А ты самородок. В тебе закодирован русский язык. Ты его носитель. Но этого не знаешь. И никто не знает. Иначе тебя давно бы укокошили и в американский институт антропологии увезли. За русским языком давно охотятся. Это два. И ампутация руки у тебя с медицинской точки зрения неоправданна. Это три!
– Конечно, я горд, – сказал, запинаясь, Люлин, – что я носитель, и всё такое… но почему ампутация не оправдана?
– А потому, что у тебя нет гангрены!
– Как нет?
– Это всего лишь глина! Та, которой ты Элку. Наша зелёная, нижнекембрийская! Так что зря ты… Вот смотри…
Ислам взял отрезанную кисть, опустил в бочку с водой, побултыхал и вынул чистую, с белой кожей, невероятно белой, ибо она была уже бескровной.
– Как глина?! – закричал Люлин, хватаясь за больную руку, но вместо культи обнаружил целую кисть!
…И тихо, с лицом, почти набожным, качнулся в сторону Ислама. Медленно, будто ощутил нимб над головою, кивнул: вот, видишь, как с хорошими людьми бывает…
– Она даже болит по-прежнему, – добавил с нежным чувством, прижимая к груди руку.
– Да это тебе только кажется! – неприятно возликовал Ислам. – Это не рука болит. Это боль ортопедическая! Как у фронтовиков. Ногу оторвало, а она всю жизнь ноет.
Тут появилась Элла.
– Ну, Саш, как же ты лежишь! Дай поправлю. Ну что же ты!..
И тут Люлин видит её лицо. Вот дура! Обмазалась глиной! Помолодеть хочет…
Люлин
