ее надежды на будущую учебу не оправдались, и она просто-напросто… не пришла», – не только подумал, но и почувствовал каждой клеточкой своего тела Олег, и окружающий мир померк в его глазах.
Он машинально взглянул на часы: двадцать одна минута четвертого, повернулся вполоборота, замер на мгновение и медленно поплелся через аллею к дороге. Краем глаза он уловил непонятное движение на тротуаре, снова бессознательно остановился и повернул голову. Расталкивая прохожих, ему навстречу не бежала, а почти летела Олеся. Он тряхнул головой, не веря своим глазам, но это была действительно она. Чуть не наткнувшись на Олега, она, взмокшая, с пылающим лицом, резко остановилась и, часто, глубоко дыша, затараторила:
– Троллейбус сломался, пробка, два километра шла пешком.
Олеся смахнула со лба мокрые волосы, шумно выдохнула воздух и продолжила:
– Я ключи оставила в квартире и захлопнула дверь, а хозяин с дачи приедет только завтра.
– Я думал, что ты не придешь, – выдавил из себя Олег.
– Нет, пусть лучше мне будет хуже, чем кому-то другому, – твердо сказала Олеся, поправляя сумочку на плече.
Никогда еще Олегу не доводилось слышать таких слов. И не встречал он до сих пор человека, который бы о других, совершенно чужих людях заботился больше, чем о себе самом. Такого просто не могло быть. «Хозяин приедет только завтра», – напомнило ему ожившее сознание последние слова Олеси, и он сказал:
– На улице ты не останешься. Подожди пять минут, а я сейчас решу эту проблему.
Он опрометью помчался к размещающемуся в институтском общежитии профилакторию, в котором жили его однокурсницы. «Пусть лучше мне будет хуже», – молнией мелькало в голове.
Обратно он несся так же ошалело, совершенно не глядя под ноги.
«Пусть лучше мне будет хуже, чем кому-то другому»…
VIII
Привокзальная площадь гудела как пчелиный улей. Приходили и уходили поезда, протяжным львиным рыком оглашая очередную пяти-десятиминутную остановку, для приема раскрытыми черными пастями купе новой потной массы тел, покидающих без сожаления на целый месяц, на время отпуска пыльный загазованный город, чтобы потом, по приезде, со спокойным лицом, стиснув зубы терпеть давку и беспардонные тычки по самым чувствительным местам более нервных невольных соседей, обозленных селедочной наполненностью салона автобуса или троллейбуса; милостиво переносить придирки и меркантильные замечания начальника; глотать невкусные, но дорогие лекарства, сетуя на магнитные бури и повсеместную загаженность окружающей среды.
Но теперь, когда легкие уже почти ощущали упоительную морскую свежесть, никто из счастливчиков не обращал внимания на нестерпимую нагретость воздуха, и потому взмокшие, пестрые, широкие и узкие спины быстро исчезали в темноте тамбура, словно боялись внезапного отхода поезда или сумочно-чемоданного
