комы Глазго (ШКГ) оценивает речь, движения рук и ног (особенно в ответ на болевые раздражения заторможенных или коматозных пациентов), а также движения глаз. Ее используют для оценки состояния и наблюдения за пациентами с разными степенями нарушения сознания, включая кому. ШКГ – это оценка уровня восприимчивости, который варьируется от пятнадцати у нормального здорового пациента до трех, соответствующих трупу или пациенту в очень глубокой коме. Пока я лежал в реанимации, мой самый высокий показатель ШКГ равнялся восьми, но временами падал до пяти. Я явно был при смерти.
На конференции, посвященной моему случаю, люди интересовались моей энцефалограммой. ЭЭГ – это довольно неудобное и сложное обследование, которое нужно делать, только если без этой информации не поставить диагноз или не назначить лечение. Есть исследования, подтверждающие корреляцию между степенью отклонения от нормы результатов ЭЭГ и неврологическим исходом в случаях бактериального менингита. Кроме того, я попал в реанимацию в эпилептическом статусе (у меня были эпилептические припадки, не поддающиеся медицинскому контролю). Так что у моих врачей были веские основания сделать мне ЭЭГ.
Однако я был так болен и прогноз был так неблагоприятен, что мои врачи решили не делать ЭЭГ. Это обследование, как и в других случаях тяжелого менингоэнцефалита, скорее всего, показало бы диффузную медленноволновую активность, паттерны «вспышка-подавление» или изолинию, указывающую на инвалидизирующее поражение неокортекса. Это видно из неврологических обследований и по тяжести моей болезни.
На самом деле запись ЭЭГ ничего не показывает (изолиния) уже через пятнадцать-двадцать секунд после остановки сердца, так как приток крови к мозгу останавливается. По этой причине ЭЭГ дает не очень надежную картину суммарного повреждения неокортекса. Неврологические обследования и снимки КТ и МРТ показали, что повреждения очень обширны (и что затронуты все восемь долей коры моего мозга). Я был смертельно болен, мой мозг был значительно поврежден, и это было ясно уже из имеющихся клинических фактов.
Практически все больные, которые так быстро впадают в кому из-за тяжелого грамотрицательного менингоэнцефалита, к третьему дню болезни или начинают приходить в себя, или умирают. Мое затянувшееся существование где-то между этими конкретными состояниями тревожило врачей.
На седьмой день комы врачи побеседовали с моей семьей и еще раз объяснили, что при поступлении в реанимацию мои шансы на выживание равнялись приблизительно десяти процентам, но после недельного пребывания в коме снизились до ничтожных двух процентов. Гораздо хуже было то, что эти мизерные два процента говорили лишь о вероятности моего выхода из комы. Оценка возможности вернуться к качественной жизни была еще более неутешительной и равнялась нулю – никаких шансов на сколь-нибудь нормальную жизнь. Наилучшим, хотя и маловероятным, прогнозом был дом инвалидов.
