гаритой, я терялась, это было не моё имя, а имя какой-то чужой неизвестной мне девочки. Я Рита. Симпатичная, надеюсь. В меру взбалмошная, в меру непослушная, в меру хорошистка. По крайней мере, я была такой до недавнего времени.
Потасова Маргарита Фёдоровна. Теперь это имя написано на памятнике, который украшает мою могилу, то есть то место, где покоятся в ожидании воскресения мои мёртвые косточки.
***
– Рит, ну, Рита! – умоляюще, как ей казалось, простонала Лена. – Пойдём со мной, ну, пожааааалуйста.
– Да нет же! Как ты себе это представляешь? Тебя парень позвал на свидание, а не меня. Не пойду я, глупо это.
– Я боюсь одна идти.
– Дура ты, Ленка. Вот если бы меня Марк на свидание позвал, я бы точно не боялась, а ты, как маленькая, ей-богу.
– Я и есть маленькая, – скривила Ленка лицо и показала мне язык.
– Ты на два месяца старше меня, – возмутилась я.
– Не пойдёшь, значит? – сделала последнюю попытку Ленка.
– Не пойду, – подтвердила я.
Ленка – дура. Два месяца вовсю старалась привлечь к себе внимание новенького Сашки, а когда он её пригласил на свидание, сразу на попятный, «в кусты», меня с собой попыталась зазвать. А нужна я ему там была, на свидании с Ленкой? Офигел бы он от такой наглости, и глупости, и не уместности и сбежал. А ещё Ленку дурой бы назвал. И правильно бы сделал, дура она и есть, хоть и подруга мне. Мы с ней с первого класса вместе были. Ссорились, конечно, не без этого. Но наши ссоры – это всегда моя вина, а примирения – Ленкина. Я была очень обидчива, очень. В своё оправдание могу сказать, что по мере сил я старалась бороться с этим нехорошим качеством, потому что обижаться – это величайшая глупость, а я не хотела слыть глупой, но всё равно обижалась часто.
Ленке нравился Сашка. Сашке нравилась Ленка. А Ритке нравился Марк. А вот Марку Ритка не нравилась. Во-первых, он был старше меня на два года и считал меня мааааленькой. Во-вторых, у него была краля, стерва в овечьем тулупе, так мы её с Ленкой прозвали. Стерва красивая. Ей восемнадцать, как и Марку. Он ей шарики на День рождения надувал гелием в магазине, где я подрабатывала по выходным, подлец. Улыбнулся мне тогда своей белозубой улыбкой как соседке, мы в одном подъезде жили. Я его с четырнадцати лет между прочим любила, да ему без разницы было, «привет», да и всё. Обидно. Хоть и глупо. Глупо и обидно. В этих двух словах я была вся – глупая и обидчивая. Теперь-то я это понимаю. Теперь я многое понимаю. Но ведь теперь поздно…
Ничего путного из этого свидания, естественно, не вышло. Почему естественно? Из-за Ленкиного настроя, конечно. Это во всех делах так: как настроишься – так и пойдёт. Она видите ли, не знала о чём с ним наедине разговаривать. Как водится, с погоды начала. Он весь из себя такой скромный, она вся такая застенчивая, выводы из этого легко можно сделать. Хорошо, что я от природы не была застенчива. Не представляю, как бы я жила, будучи стеснительной. Мне мой темперамент нравился. Я вообще редко тосковала и со всеми находила общий язык, это как-то само собой получалось, я не старалась даже, значит, всё от природы, моей заслуги в этом не было, но я всё равно радовалась, что такая. Вот только от обидчивости мне очень хотелось избавиться. Что странно – на "просто знакомых" я не обижалась вовсе, а на близких часто: на маму, на папу, на сестру, на Ленку. Не могла себя понять в этом вопросе совершенно, может быть, гормональное что-то, а в гормонах я совсем не разбиралась.
А Ленка плакала, говорила, что жизнь кончена, она теперь замуж никогда не выйдет. По моему мнению, рано ей о таких вещах было думать, хоть она и старше меня на два месяца. Какой-то она ребёнок неразумный, беда с ней.
На меня вон Марк вообще не глядел, как на женщину, я имею ввиду. Я ведь не плакала, а надеялась. Подкарауливала его в подъезде, когда он с учёбы шёл, якобы случайные встречи подстраивала. Разговаривала, с человеком надо разговаривать. Хотя с близким и молчать приятно. Но ведь это только с близким не возникает ощущения неловкости при молчании. А Марк тогда мне ещё не был близким. Правда, разговоры у нас в основном «привет», да «как дела?» Но каждый раз подлиннее, хоть на предложение, да подлиннее. Вода камень точит, а курочка, как известно, по зёрнышку клюёт, успокаивала я себя.
Глава 2
Тогда я снова обиделась на Ленку. В нашей школе есть такой предмет как МХК, мировая художественная культура расшифровывается. Тот урок, после которого произошла ссора, был посвящён Сороке, Григорию Васильевичу. Меня потрясла его трагическая судьба и картины, от которых так и веяло умиротворённостью. Разве крепостной мог писать такие картины? Такие добрые, настоящие? Разве крепостной не должен быть обижен на весь свет?
Я сказала Ленке, что в будущем, не знаю в каком, но желательно обозримом, либо сниму о нём фильм, либо напишу книгу, либо что-нибудь в этом духе, чтобы все почувствовали то, что почувствовала я там, на уроке. Ленка сказала, что ничего
