разнообразием. Вставала она поздно, не раньше одиннадцати. В полдень, в разгар жары, она устремлялась на море с двумя-тремя подругами. У фуникулера их поджидали двое загорелых худощавых юнцов, вооружённых плейерами и рюкзаками, набитыми пивом. Вечерами, около восьми, она выходила на прогулку. Её путь лежал в центр города, насыщенный отужинавшими курортниками, деловыми туристами из Германии, польскими и литовскими детьми, специалистами по сомнительным шашлыкам с Кавказа. Отходящий ко сну Дивногорск таил далёкую, но всё же реальную перспективу полезных, обнадёживающих контактов. Город, имевший разветвлённую схему пеших маршрутов, располагал мало-мальски знакомых людей к неожиданным встречам в непредсказуемых местах: в сосновых борах, на диком пляже, в заброшенном парке аттракционов…
Там я и встретил свою непредсказуемую актрису. В окружении компаньонов по пляжным забавам она сидела на ржавых качелях, приговорённых сварщиком к вечной стагнации, и, морщась, потягивала пиво из жестяной банки. Несколько туманных лиц, роившихся вокруг неё, обшарили меня недоверчивым оценивающим взглядом, выражавшим сомнение в целесообразности моего присутствия на занятой ими территории. В свой адрес я услышал нечто, подобное ворчливому дворовому ругательству, но актриса утихомирила пошляка:
– Тише! Это мой сосед. Он живёт в доме у немца, напротив меня.
Этих слов оказалось достаточно, чтобы гнев хмельной компании сменился милостью и натянутым приглашением влиться в её непрочные ряды.
– Хочешь пива? – выкрикнул кто-то из толпы, на что я отрицательно покрутил головой и вышел из парка через звездообразную дыру в сетчатом заборе.
– Завтра в восемь приходи в клуб, – услышал я вдогонку её голос. – Сыграем в теннис.
Она что-то прокричала ещё, но голос её захлебнулся в идиотском хохоте, который в свою очередь вытеснила танцевальная музыка из летнего кафе за забором.
Да, это была она, ускользающая из дома по вечерам под объективом моей камеры, чтобы бездарно транжирить своё время в курортном захолустье в объятьях беспринципных лентяев. Домой она возвращалась не раньше полуночи, заставляя моё воспалённое воображение рисовать кошмарные сцены её распутных гуляний. Я пытался ужиться с несовместимостью её двоящегося образа и моих, казалось, незыблемых представлений о ней. Я сумел простить ей увлечение дрянными сигаретами и баловство спиртным. Кроме того, ей дозволялось грубить своим родителям, принуждать разъярённого кота к исполнению гимнастических кульбитов, вывешивать за окном постиранные трусики (удивительное многообразие пастельных цветов, хотя и изрядно изъеденных порошками). Но мог ли ужиться я с чудовищной мыслью о том, что кто-то имеет право дотрагиваться до неё, усаживать к себе на колени, прилюдно обнимать?
Глава
3
В клуб военного санатория я пришёл в десятом часу. Хорошо освещённые
