по выражению И. И. Мещанинова, усугублялся национализмом вновь открываемого археологического пункта [Мещанинов 1928: 200–201], и на этой почве пышно расцветали всякого рода теории, весьма далекие от подлинной науки. Рецидивы такого подхода к индоевропейской проблеме можно наблюдать и в настоящее время, о чем свидетельствует статья М. Малмера, пытающегося доказать автохтонность некоторых профилирующих индоевропейских культур на территории Швеции (см.: [Брюсов, Зимина 1966]). Можно сослаться также на более забавную попытку P. X. Хераса возродить «восточную гипотезу» в новом обличье: ошеломленный впечатляющей культурой Мохенджо-Даро и рядом признаков, указывающих на ее связи с цивилизациями Месопотамии и Восточного Средиземноморья, Херас выдвинул теорию о дравидийском происхождении индоевропейцев, чьи языки и культуры являются следствием невиданной по своим масштабам мезолитической экспансии дравидийских племен от Цейлона и Индии до Испании, Британских островов и Южной Скандинавии. Таким образом, и хеттское царство, и Финикия, и Междуречье, и минойская цивилизация, и этруски, и иберы Пиренейского полуострова – это лишь этнические ветви населения Мохенджо-Даро [Heras 1953: 21, 246–247, 442]. Лингвистические факты при этом не создают для автора никаких затруднений: метод атомистической позвуковой этимологии, ограниченной, кстати, племенными названиями, позволяет ему проводить любые сопоставления с любым желаемым результатом18.
Сотрудничество археологии и лингвистики, на котором настаивают и археологи (см.: [Третьяков 1964; Смирнов 1964; Кóčkа 1957: 106–107; Sресht 1947; Henken 1955; Lehr-Spławiński 1946; Bosch-Gimpera 1960; Гоpнунг 1963; 1964]), пока не привело к бесспорным результатам даже в области ареальной индоевропеистики, не говоря уже о реконструкциях, относящихся к эпохам ранее бронзового века. Даже в исторически более обозримой проблематике, например в вопросах происхождения праславянской культуры и языка, возможна произвольность в подборе релевантных фактов и в их интерпретации. В этой связи весьма поучительна полемика между К. Мошиньским и Т. Лep-Сплавиньским: оба в анализе праславянской проблемы исходят из исследования топонимики, но в сомнительных и неопределенных случаях Т. Лер-Сплавиньский целиком полагается на археологические критерии, тогда как К. Мошиньский ищет лингвистические пути преодоления затруднений. Чрезмерная доверчивость Т. Лер-Сплавиньского по отношению к археологии обусловила ряд методических недостатков, на которые указывает К. Мошиньский, в частности выбор того топонимического материала, который не противоречит археологическим постулатам, при полном умолчании о фактах, не укладывающихся в построенную им археолингвистическую схему [Moszyński 1957: 305–311]. Характерен приводимый К. Мошиньским отзыв археолога Ю. Костшевского о книге Т. Лep-Сплавиньского, в котором рецензент с удовлетворением замечает, что решающим аргументом при установлении славянского характера топонимов является для автора не столько их этимология, сколько распространение их на территории культуры ямных погребений, признаваемой
Предложенная P. Херасом дешифровка пиктографии печатей из Мохенджо-Даро и построенный на этой дешифровке очерк языка доарийского населения долины Инда может служить иллюстрацией к замечанию С. К. Дикшита: «Если известные в настоящее время способы расшифровки и являются удовлетворительными, то лишь с точки зрения предложивших их ученых!» [Дикшит 1960: 359].
