что ответить, и отец расценил его молчание и бегство как слабость и инфантильность – ужасные пороки для будущего государя.
Никто и никогда в России не мог понять, что значит быть царским сыном. Эти двое всегда глядели друг на друга словно в зеркало: царь и наследник. Первый мог позволить себе все, а второй – ничего, даже когда речь шла о самом личном, самом сокровенном… Все контролировалось, все обсуждалось и решалось за него другими. Любой мужик, закончив работу, был свободен и мог пойти и спокойно выпить рюмочку-другую, но царевич, пока был жив его отец, не мог почувствовать себя свободным ни на минуту. Потом отец умирал, и сын, прежде самый бесправный раб во всей империи, в один день становился самым могущественным господином и самым свободным человеком. Это фантастическое превращение повторялось из века в век и делало для России недостижимым заветный скипетр свободы. В гнезде, устроенном таким образом, могла вылупиться только власть, подобная уже существующей, с умелым от многократного повторения усердием свобода убивалась сразу же при рождении. Та к шла Россия через века, минуя ловушки опасных иллюзий демократии. Но иллюзией было и то, что царь – свободен, правда, об этом узнавал лишь царевич, и только тогда, когда перед ним, унаследовавшим престол, склонялся весь двор, чтобы поприветствовать Его Императорское Величество. Вместо указов, которые в его мечтах так разительно отличались от отцовских, были такими смелыми, неся народу долгожданную свободу, вместо таких указов после первых же недель правления из-под пера молодого царя выходило нечто мало отличимое от родительского. Царская свобода кончалась в тот же день, когда заканчивалось ее ожидание и наследник становился государем. Но сейчас они оба, и царь и царевич, – в доме Ипатьева и лишены свободы насильственно. Царь не догадывался, что сын во всем винит именно его и никогда не простит ему того, что случилось.
С недавнего времени рядом с Алексеем уже не было его дядьки – матроса Нагорного13, который прежде сопровождал царевича повсюду, чтобы умерять мальчишеские порывы, опасные при болезни наследника. Теперь Николай сам носил Алексея на руках. Он и представить себе не мог, что его сын не примет отречения. Та к же, как не принял бы отречения и его отец, Александр III. Алексей любил военных, среди них он не чувствовал себя больным. Мальчик не считал свою болезнь причиной, уважительной для отказа от трона, и был абсолютно уверен в своем высоком предназначении для высших обязанностей, которые пока исполнял отец, не вкладывая в них той убежденности и того усердия, которое мог бы вложить он, Алексей. Он бы никогда не позволил дяде Николаю уйти на фронт, чтобы стать таким знаменитым, таким славным военачальником, он бы сам пошел биться с немцами.
Его отец отрекся и за себя и за сына в пользу дяди Михаила14, такого вялого и чужого России. Как он мог? Только потому, что сын был немного болен и последнее время не вставал на ноги? Ведь он знал, как нравится сыну приходить
Климентий Григорьевич Нагорный (1887–1918), матрос гвардейского экипажа, дядька цесаревича Алексея.
Великий князь Михаил Александрович (1878–1918).
