батальон чаще всего направлялся князь Ипсиланти во время своих ночных обходов. Он тешил себя мыслью, что вот оно – воплощение неумирающей верности, самое сердце полка, который во всех боях показывал свое неоспоримое превосходство над врагом.
Однажды вечером, закутанный поверх шинели в плащ так, что его нельзя было узнать, сливающийся с темнотой, он остановился около палатки с кухней. Оттуда доносился разговор двух солдат, от которого у князя защемило сердце.
– Ты думаешь, дойдем мы?
– Что ж, если погода не переменится, вскорости должны в Тобольск прибыть. Не чую часа, когда можно будет в тепле выспаться, да не на шинели, а на печке. Подальше от начальства, поближе к дамочке какой-нибудь, и чтобы было что выпить… Устал я от войны, не могу больше…
– Какая тут война? Если доберемся до Тобольска, с кем там воевать, кроме печки да дамочек! Царь ждет нас, чтобы вернуться в Санкт-Петербург…
– Не понимаю я тебя. Конечно, если прикажут, мы пойдем, но неужто тебе не хочется остановиться на месяц-другой в городе? Знаешь ведь, в Вахитино ни постелей, ни квартир, ни женщин – ничего не было. Тобольск – большой город, Федор там бывал. Царь, он ведь и подождать чуток может, пока мы передохнем! Нет ему нужды в нас – заморенных да заезженных, ему нужны ловкие да умелые.
– Что ты говоришь, Ваня! Совсем ума лишился! Где ж это видано, чтобы царь нас ждал! Это мы его ищем, а не он нас, ни ты ему не нужен, ни я, никто из нас…
Ответа не последовало.
В тишине оба солдата пододвинулись к печке и протянули руки к огню. Пламя осветило их лица с ввалившимися глазами, заросшие: князю показалось, что он впервые видит своих солдат. У одного из них на подбородке виднелся длинный белый шрам от ранения, на котором не росла борода; у него был затравленный и опустившийся вид, скорее всего это был тот, поскромнее, которого пугала мысль о том, что царь должен ждать своих солдат. Второй, худой как скелет, был более аккуратным, прибранным каким-то, его усталое лицо казалось даже красивым.
Ипсиланти отвернулся и пошел дальше. Он поднял глаза к небу, на котором сияли звезды. Та тары, монголы, буряты – сколько еще народов прошло здесь, не оставив следа, растворилось, как пенистый гребень, поднятый океанским кораблем, а вернее, гребни, которые вспениваются и обрушиваются друг на друга, исчезая навсегда. Он, который командовал всеми этими людьми – и теми, кто верил в Христа, и теми, кто почитал Аллаха, и теми, кто оставался приверженцем Иеговы, – чувствовал, как время проходит сквозь него, что они теперь – одно целое, и все стирается, все забывается, и никто не услышит больше тех двух солдат его полка – они навсегда останутся там, у огня. В Тобольске их полк никто не ждет, он прекрасно знал это. Но знал и то, что его героическая и жестокая авантюра растворится в вечности, как растворились все предыдущие, забудется и превратится в пыль на бесконечных сибирских дорогах.
Он вспомнил последнюю
