мог? – насупился Иван-царевич. – Ему ж раз выиграть – на неделю разговоров.
– А так вот с ним и надо, окаянным, – произнес Иван. – Мало того, что о три головы думает, так ведь еще и подсказывать норовит. Глаз да глаз за ним нужен. Да и поддаваться как-то не с руки… Только начну, как сразу мысли нехорошие в голову лезут, злиться начинаю… Братьев беспокою… А ты, свет Иван-царевич, небось опять за яблоками молодильными? Каждый год ездишь…
– Оказия, вишь, вышла, – отмахнулся царевич и спешился. Владимир последовал его примеру. – Опять. С другой стороны – царь, он и есть царь, на него не угодишь. То ему сорт не тот, то червивые, то вообще земляные. А в этот раз, кричит, груши привез… За это я тебя, кричит, злодея, враз оженю. Будешь знать, как над старостью издеваться. Вот прям сейчас на Марье Моревне и оженю, а сам рушник мне тычет, где она сама себя вышила. Глянул я на изображение и понял – счастье мое в яблоках молодильных… Да что ж мы все обо мне да обо мне… Ты-то как?
– А как я? Да никак. Надоело на службе царской – спасу нет. Чуть слово поперек и пожалуйста – езжай за тридевять земель, диво дивное во дворец доставить. Вот здесь и пристроился избушкой – чего понапрасну-то ноги бить? Отдохну, порыбачу сколько надобно, – и к царю. Извините-подвиньтесь мол, ваше величество, да только опоздал я, кончилось диво дивное, вами заказанное. Через год обещали… Ну и мост, опять же, доглядать помогаю.
– Так пошто ж его сторожить-то? Чай, не украдут.
– Украдут – не украдут… А ты послушай, коли временем богат, – Иван широко махнул рукой и присел на бревно, служившее, видимо, лавочкой. Царевич и Владимир сели на другое, напротив. Конек встал рядом с Владимиром. – Прибыл к нашему царю-батюшке волхв заморский. У тебя, говорит, товар, у нас – купец. Сватаю, говорит, дочь твою среднюю, Доброславу, за сына короля нашего, Мил… Милдреда… Миледи… Тьфу, пакость! Пропади они пропадом, имена их иноземные. Ну, пусть Ваней будет.
– …Говорил ведь, три тавлеи бить надобно, а он – одну, одну… – донеслось из-под моста.
– Ась? – обернулся Иван, затем, видя, что обращаются не к нему, продолжал: – Так вот. Портрет показал, каким-то Рафаэлло писанный. На зернышке маковом. Думали поначалу – издевается. Ан нет – достал он стекло дивное, через которое посмотришь, и все большим кажется. Вот, скажем, муравей. И не видно его, а как в стекло то глянешь – ровно таракан. Через стекло то и рассмотрели. Да только диво это вовсе и не дивом оказалось. Пришел тут к царю-батюшке кузнец один, Левшой прозывается, на работу устраиваться. Кузнец, я тебе скажу, всем кузнецам кузнец. Что хочешь – враз сделает, только опиши поподробнее. Одно плохо – к напиткам слаб. Он почему в бега подался? Народишко больно озлился. Он, понимаешь, как лишку хватит, так кует, что ни попадя. Всех блох в деревне подковал, – да что там подковал – шпоры делать начал. Вот и посуди: одно дело, когда тебя просто кусают, а другое – когда еще и лягают, и пришпоривают…
– …Говорил ведь, дамку ставь, а он – успеется, успеется…
– О чем бишь я? – снова отвлекся Иван. –
