и не подумал. Ну и получил вольноопределяющийся Никишин штыком в плечо от своих же. Ничего, выживет.
Отправил Лавочкина со взводом как квартирьеров, чтобы хаты для личного состава подыскали с готовыми ужинами. Он на сей счет везучий.
На деревенской площади нашел командира батальона. Сюда собрали пленных. Их было немного, пара десятков. Захваченные подводы со снаряжением и патронными ящиками, три пулемета. Небогатые трофеи.
Тем не менее Павлов в приподнятом настроении выслушал мой доклад. От недавней подавленности и неуверенности не осталось и следа. Спросил о потерях. Один убитый, один раненый. Он изумился:
– Получается, капитан, потери только в вашей роте. В других ротах даже легко раненных нет. Сегодня мы хорошо отделались. Удар вашей роты во фланг был решающим. Сбил их с толку, и они бросили деревню, имея все шансы расстрелять наши цепи еще на околице. Спасибо! Кстати, кто убит?
– Мой ординарец Федор Семечкин.
– Давно он с вами?
– С шестнадцатого года.
– Сочувствую, но это война. Можете идти. Пришлите через час людей в боевое охранение.
Лавочкин был уже рядом. Доложил, что рота устроена как нельзя лучше, и спросил, что делать с пленными. Я приказал присоединить к остальным для отправки в тыл. Лавочкин сказал, что несколько из тех, что взял в плен Семечкин, хотят присоединиться к нам, и добавил:
– Я знаю, что Семечкин погиб.
– Хорошо, проведите меня к ним.
Они сидели немного поодаль от других пленных. Нетрудно было понять, в чем дело. Остальные были латыши, а эти русские. Как выяснилось из опроса, из учебной роты Отдельной стрелковой бригады товарища Павлова. Вот тебе и пролетарский интернационализм! Даже в плену латыши сами по себе, русские сами по себе. Пленные рассказали, что Зиновьево удерживали латышский батальон и их рота – всего примерно семьсот человек. Они проморгали нашу атаку.
После ухода Корниловской дивизии из Орла красное командование объявило о разгроме нашего Первого армейского корпуса, полной победе и повсеместном преследовании белых. Поэтому и бдительность ослабла.
Всех, кто хотел стать добровольцем, я записал. Пять человек. Один меня сильно смутил. Очень уж он четко излагал свою просьбу. Взгляд колючий, но честный, лицо суровое, хотя чуть нагловатое. Сказал, что зовут Семен Бабков. Из Санкт-Петербурга, до 16-го года работал мастером на Руссо-Балте, после этого ввязался в стачку, слишком много митинговал и был за то отправлен на фронт. После развала фронта вернулся домой и болтался без дела в бывшей столице, кустарничал от случая к случаю, безуспешно пытался выжить, а три месяца назад добровольно попал под призыв. Сначала дрался с белыми убежденно, но, по его словам, быстро разобрался, что к чему, и при первом же удобном случае решил перейти на другую сторону.
Хотел было я отправить его с латышами на дальнейшее рассмотрение в тыл, но передумал. Хорошо знаю, чем кончается это дальнейшее рассмотрение.
