день будет удачным, и все в этом мире не так уж скверно.
В трактире француза Луи, что на Малой Морской, прислуга с самого рассвета бодро взялась за дело. Кухарки, истопники, половые и коридорные готовили, разогревали, убирали, чистили и будили. В номерах обычно останавливался народ непраздный, по будням занятой – купцы, приказчики, заезжие крестьяне и ремесленники, да и люди благородные, посещавшие столицу по важным и неотложным делам. Им не с руки залеживаться, нежиться в постелях, дела не ждали, никто времечко понапрасну тратить не желал.
Лишь один постоялец в то ясное, редкое для сумрачного Петербурга, а потому особенно славное утро, припозднился, все не выходил из своей комнаты. Штаб-ротмистр, всегда в ловко сидевшем на нем казачьем мундире, высокий, статный, неизменно любезный и обходительный, сводивший с ума барышень и любивший хорошо провести время с друзьями.
Величали штаб-ротмистра Иваном Викторовичем Виткевичем, хотя кое-кто из знакомых называл его Яном. Видно, что из поляков, так и среди этих встречаются порядочные люди. А гостиничным хозяевам и прислуге чего? Только бы не ругался, покой других не смущал, да платить не забывал. А когда платят, что Ян, что Иван, все едино.
Накануне вернулся не поздно, едва начало смеркаться. В настроении странном: то улыбался, шутил, то морщил лоб и кривил губы в непонятной тоске. Говорил, что весело провел время в милой компании, и тут же принимался горевать, повторял, что вот, ему уже тридцать, а не женат, никому не нужен. Жаловался, что устал, велел, чтобы позволили отдохнуть подольше, не поднимали ни свет ни заря. Такой наказ дал кривоногому киргизцу, который был у него в услужении. Сказал, что сам позовет, когда нужно будет умываться и одеваться.
Наступило утро, время шло. Минуло восемь часов, потом девять, десять, а все не звал. Слуга забеспокоился, не похоже на господина. Подходил к двери, прислушивался, но ничего уловить не мог.
К одиннадцати к нему посетители начали приходить, которым было назначено: двое, особенно важных, из министерства иностранных дел. Чудно это было, почему так долго спит, стали стучать, за полицией сбегали, взломали дверь, ну и нашли его… Застрелился, пулей в висок. В камине пепел от сожженных бумаг, предсмертное письмо на столе.
Жандармы примчались, чиновники в вицмундирах, всё оцепили, охрану поставили, никого в ту комнату не пускали, пока все не обыскали и вверх дном не перевернули. Но, видимо, не обнаружили то, что искали, потому как чертыхались и кляли покойника. Чем-то досадил им, а чем – неизвестно. Своей смертью, наверное…
В тот же день увезли, сказывали, на Волковском[1] кладбище похоронили. Да только могила вскоре исчезла. И следа не осталось.
Много лет спустя ее попытался найти писатель Михаил Гус. Государственный исторический архив Ленинградской области сообщил ему, что в архивных фондах петербургского обер-полицмейстера, канцелярии петербургского губернатора и администрации кладбища сведений об Иване Викторовиче Виткевиче не имеется[2]. По просьбе автора этой книги в Государственном архиве Российской Федерации (ГА РФ) проверили дела, в которых содержатся полицейские сводки и отчеты о происшествиях и преступлениях в Петербурге в мае 1839 года. Пока ничего, что имело бы отношение к смерти Виткевича, найти не удалось. Хотя событие это было незаурядное, сегодня бы сказали – резонансное. И тем не менее…
Оборвалась жизнь человека, который считается одной из самых загадочных фигур в российской истории XIX века. Она была короткой, но вместила множество событий и рискованных приключений, свидетельствующих об отваге, находчивости и невероятном везении. Согласимся с тем, что это было «одно из самых фантасмагорических существований того времени»[3].
Отчего Виткевич завершил свои дни таким образом: среди своих, когда, казалось, не о чем было беспокоиться, нечего бояться? Это должно было произойти на чужбине, среди невзгод и опасностей, в бою, в походе, во время одного из его дерзких, авантюрных рейдов. Ведь он принадлежал к тем, кто, по словам американцев, умирает with their boots on[4]. Разве не о таких пассионариях написал поэт: «И умру я не на постели, при нотариусе и враче, а в какой-нибудь дикой щели, утонувшей в густом плюще»?
Нотариус и врач при кончине Виткевича, понятно, не присутствовали. Не тот случай. Но это дела не меняло.
Впервые Ян заглянул в глаза старухе с косой в обстоятельствах страшных. В 1824 году, пятнадцатилетний гимназист, он был арестован за участие в тайном обществе «Черные братья» и приговорен к повешению. Царское правительство проявило милосердие, все-таки речь шла о подростке, и смягчило приговор. Однако он остался весьма суровым: навечно в солдаты, без права выслуги, подальше от родных земель, в самую чертову глушь, в крепость Орск в Оренбургском крае.
Так началась его одиссея. Он и представить себе не мог, какие перемены ждут его впереди, каким станут рисовать его образ современники,
То же, что Волково.
Из повести В. Сафонова «На горах – свобода» // https://knigism. net/view/16443.
Эта идиома означает: «погибнуть в бою, при исполнении своих обязанностей».
