к многими уважаемыми народами русской земли, даже слышно и заграницами Ваше громкое имя, – то и я, грешный человек и самый маленький, как букашка, хочу доползти хоть письмом до Вашего имени, Лев Николаевич г-н Толстов».
Оба письма относятся к разряду так называемых «хороших писем», то есть серьезных, искренних и более или менее оригинальных. Есть еще у Л.Н. разряд писем «просительных» (о материальной помощи), которые он оставляет без ответа, и разряд писем «обратительных», авторы коих пытаются обратить его в православие и в прочие правоверные взгляды.
14 февраля
Заслуживает быть отмеченным, что Л.Н. часто вспоминает о Черткове. Сегодня за обедом он говорил о нем в связи с полученными от него письмами и точным текстом статьи, появившейся в газетах под названием «Последний этап моей жизни». И меня часто спрашивает, получаю ли я письма из Крёкшина, и просит передавать их содержание.
Одна характерная для него черточка.
За обедом подали сладкое.
– Безумная роскошь видна хотя бы в этом, в пирожном. Мы в свое время пробавлялись хворостиками, разными киселями и оладьями. А такое пирожное подавалось разве в большие именины.
Сегодня, после обеда, произошел оживленный разговор об отказах от воинской повинности – в связи с предстоящим мне отказом – между мною, Л.Н. и Сухотиным. Начали мы этот разговор с Михаилом Сергеевичем еще раньше, днем, гуляя по саду и споря о том, нужно ли мне оттянуть время отказа елико возможно, пользуясь правом отсрочки, предоставляемой мне пребыванием в университете, или же я должен немедленно выйти из университета, в котором числился уже только формально, и подвергнуться призыву на военную службу, а следовательно, и всем последствиям отказа от нее. Я настаивал на нравственной необходимости последнего шага, Сухотин же убеждал «не торопиться», «помедлить», «не губить себя, ибо могут и самые законы измениться».
Решили спросить у Толстого, кто из нас прав. Говорили долго. Л.Н. решительно отказывался высказаться в ту или иную сторону и что-нибудь советовать, говоря, что человек сам должен решать такие вопросы. Последствиям отказа (вроде влияния на других и пр.) он не придает значения. «Не могу» – вот в чем все доводы отказывающегося.
Между прочим, он говорил:
– Я никак не могу себе представить чувства, с которым человек идет на отказ – вот как вы или Сережа Булыгин. Мне, старику, не страшно было бы это, мне жить осталось только несколько месяцев, год, а у молодого человека так много впереди!
Говорил также, что для него тюрьма была бы освобождением от тех тяжелых условий жизни, в которых он находится.
Весь разговор невозможно передать, но он очень взволновал меня. Да и собеседники мои оказались, кажется, в несколько приподнятом настроении. По крайней мере я, уйдя в свою «ремингтонную», еще слышал из залы их о чем-то переговаривающиеся голоса. Между тем игра в шахматы, за которую сели Михаил Сергеевич и Л.Н., обычно проходит у них в молчании.
За чаем говорили о разном. Одно время Л.Н. сидел, задумчиво
