не ты, уж и страшно думать, что бы было. Возьми одного из медвежат в подарок.
– Что ты, зачем он мне, сам играйся, – засмеялся Димитрий, ласково потрепав мальчонку по плечу.
Ростислав встал на цыпочки, показывая Чернореченскому князю, чтобы нагнулся и, краснея, зашептал Димитрию на ухо:
– Женись на моей матери, видишь, какая она у меня красивая, вместо отца мне будешь.
Димитрий растерянно глянул на княгиню, она скромно стояла в стороне, опустив глаза. За все время Улита ни разу не посмотрела открыто на Чернореченского князя и старалась близко к нему не подходить.
– Что ты, Ростислав, я того сделать не могу. У меня ведь подружья есть.
– Так что ж, – упрямо выпалил мальчишка, – мамка-то моя лучше, отошли свою подружью к отцу – злодею, так им поделом будет.
– Мал ты еще про такое сказывать, свою сначала заведи, – отрезал Димитрий, но потом, чтобы смягчить отказ, миролюбиво добавил, – а мать у тебя действительно хороша, береги ее.
Ростислав вздохнул.
Когда ладьи отчалили, провожающие дружно замахали руками да шапками. На надвратной церкви ударили в колокольцы. Гребцы налегли на весла, берег стал быстро удаляться, а Димитрий все вглядывался в светлое пятно на пристани: то медленно растворялась в утренней дымке Улита.
V. «Бысть болезнь тяжка»
К заставе в устье Чернавы причалили к полудню. Решили отобедать. Местный воевода суетливо забегал вокруг князя, приглашая в терем.
– Студено у вас как, – кутаясь в полушубок, повел плечами Димитрий. Он устало упал на лавку.
Воевода крикнул челяди, чтоб жарче растопили.
– Что ты, князь? – изменился в лице Первак. – В горнице и так дышать нечем.
– А мне как-то зябко, и в сон клонит.
Первак потрогал рукой лоб Димитрия и стал еще мрачнее:
– У тебя жар, на лбу хоть яишню жарь.
Пахомий обратился к воеводе:
– Расхворался наш князь. Вели, чтоб еду с собой собрали, некогда рассиживаться, надобно его быстрей домой везти. Да кожух41 большой достань: больного дорогой накрыть.
Плыли всю ночь, почти на ощупь, подсвечивая речной путь чадящими трутами. И только к утру причалили к Чернореч-граду. Димитрий был уже совсем плох, его трясло в лихорадке, веки с трудом открывались. Он чувствовал, что скоро начнет терять сознание, мысли путались. Первак без конца поил его, насильно заставляя открывать рот:
– Жар воду из тебя тянет, а с водою силы приходят, надо пить.
На пристани послали за телегой. Вокруг Димитрия поднялась какая-то суета, но он уже не понимал, кто с ним рядом, где он, куда его несут. Мрак сгустился, скрывая от князя происходящее. «За грехи-то мне, – вдруг четко всплыло в голове, разрывая туман беспамятства, –
Кожух – теплая верхняя одежда, здесь – шуба.
