весенним дождем; а то и едкий запах с конюшен, когда Степан с холопами чистили навоз. И вся эта воня виликая42 была ему приятна: то были запахи жизни, а ему хотелось жить…
К цветению садов князь начал выходить на двор, подолгу сидел на поставленной для него лавке, с удовольствием подставляя солнцу осунувшееся лицо. Раны на груди сначала почернели, потом затянулись бурыми корками. Наконец корки отпали, обнажая новую нежно-розовую кожу.
– Заживает, как на собаке, – смеялся Димитрий, отвечая на беспокойные взгляды матери.
Анна ни словом не упрекнула сына за поездку, была неизменно ласкова, постоянно пыталась чем-нибудь накормить, чтобы силы возвращались. И они действительно прибавлялись. Вскоре Димитрий уже влез на коня, и Ретивый прокатил его к пристани и обратно. Затем князь начал махать мечом, разрабатывая руки, попросил Пахомия понаскакивать, чтобы попробовать держать удар, ругался, что дружок поддаётся и не бьет в полную силу.
С южных рубежей вернулся Вышата. Когда начала расползаться дурная весть о тяжелой болезни князя Чернореченского, расторопный воевода сразу вывел княжескую дружину в поле, чтобы отбить желание у больно шустрых соседей воспользоваться ситуацией. Рать расположилась станом у границ с Всеволодом, который был ближайшим родственником Димитрия и мог претендовать на выморочный43 удел. Теперь, когда Димитрий шел на поправку, Вышата вернул дружину в Чернореч.
Если мать решила не тревожить сына запоздалыми упреками о злополучной поездке к заозерцам, то Вышата, напротив, не упускал случая упрекнуть: ежели бы не побрезговали старым дряхлым дядькой да взяли на ловы, то уж ничего плохого с князем и не случилось бы. «Дряхлый» пятидесятилетний дядька на самом деле был еще очень крепок и силен. Коренастый, широкоплечий, с лопатой густой сизой бороды, он походил на гриб-боровик. В ратном искусстве, на мечах, равно как и в рукопашной противостоять ему могли только сам князь и Гордей, да и то, потому что были намного моложе. Вышата любил приговаривать: «Ежели б мне ваши годы, навалял бы я вам обоим». И Димитрий не сомневался, что именно так и было бы. Молодой князь в Вышате души не чаял, и только две вещи не любы были ему в дядьке: страсть к поучениям (как надобно делать) и постоянные насмешки над Димитрием. Причем острого языка Вышаты князь боялся больше, чем нравоучений. Поэтому, когда воевода принялся просто ворчать, Димитрий вздохнул с облегчением:
– Что, думали всех медведей у заозерских перебью, брать с собой не всхотели?
– Да за старшего мы тут тебя оставили, кто ж за всем приглядывал бы, – оправдывался Димитрий.
– Кому приглядывать нашлось бы. Грешить вам, озорники, не дал бы, вот и уплыли без меня. Девок, небось, местных щупать ездили да хмельное пить? Признавайся, с похмелья на ловы пошли?
Князь смиренно кивнул.
– Наука тебе, Димитрий, будет! Нешто можно на ловы с шальной
Воня великая – очень приятный запах, аромат.
Выморочный – без наследников.
