уже в жестяную ванночку. И начиналось купание розовой девицы. Кустодиев, Микеланджело? Забудьте! Если бы у художников были такие натурщицы, то живопись была бы совсем другой. Они не были толстые! Ни единой складки жира. Ни одной перетяжечки. Их упругие формы переполняла жизнь. Распирало от здоровья и молодости. Ещё чуть-чуть, и они лопнут! Или улетят, как надувная кукла. Природа создавала их крупными мазками, не жалея красок на изгибы и округлости. Когда вода стекала по их телам, они светились изнутри, как закатное солнце. Их фигуры были абсолютно одинаковы по форме. Отличалась только величина. Чем старше, тем больше. Их можно было вкладывать одну в другую. И первый раз в жизни я испытал неведомое для меня тогда возбуждение. Очень захотелось сходить в кустики, но я не мог оторвать глаз. Но все очарование закончилось, когда на вечернее омовение вышла маман. Мигом! Как только упала белая рубашка, краски заката превратились в серые сумерки. Повеяло вечерней сыростью. Мрачные стены смотрели на нас стальными черными глазами. В глубине сада что-то хрустнуло. Вовкина мать, уже еле различимая в потемках, закричала в пустоту:
– Кто здесь! А ну, кому-то я сейчас…
Но мы не стали дослушивать, что именно! Мы побежали. Как два зайца с прижатыми от страха ушами и выпрыгивающими сердцами. Тьма, сырость и шорохи гнали нас с Вовкой прочь из Затерянного мира. Путаясь в паутине и царапаясь о колючки малины, мы бежали без оглядки к ржавым воротам. Вовка без труда прошмыгнул проем между двумя створками, а я застрял. Казалось, от страха я стал ещё толще.
– Вовка, помоги! Тяни меня.
И Вовка стал тянуть. Рубашка затрещала и по спине процарапало что-то острое. И мы вдвоем шлепнулись на булыжники холодной мостовой. Вовка посмотрел на мою спину. Дыхание срывалось. Во рту пересохло.
– Сережа, у тебя кровь!
– Ага!
Меня интересовало другое.
– Вовка, а ты на них должен будешь жениться?
– Не знаю… наверное.
И тут я услышал голос своей мамы.
– Сережа! Сережа…
– Меня ищут. Я побежал! Мама, что?
– Дооомой.
– Иду! Пока…
И мы разбежались по домам.
На следующий день я стоял у полуподвального окна часовой мастерской и звал своего друга. Форточка открылась, и показалась Вовкина голова.
– Вовка, выходи!
– Не выйду.
Вовка не смотрел мне в глаза. За ним в полумраке комнаты маячила большая фигура его мамы.
– А почему не выйдешь? Тебя наругали?
– Мама не разрешает с тобой играть…
И, понизив до шепота голос, добавил:
– Мама казала шо ты толстый…
Я смотрел на своего друга и не понимал связи между этими двумя вещами. Может, его мама боялась, что я его съем? И тут раздался её голос:
– Вовка, кому казала, закрывай фортошку!
Мой
