Мне не нравились насильственные сцены в фильмах, которые Ксюша была готова смотреть снова и снова. Я все еще хотел железную дорогу на батарейках. Я не хотел больше слушать о даче, о парнях, о гулянках. Но я покорно смотрел то кошмары, то на формирующуюся девушку рядом.
После первой четверти с Ксюшей начали твориться странные штуки. Она принялась отчаянно хамить всем учителям, кроме учителя по русскому языку и литературе. Ее выгоняли с уроков, в дневнике появлялись записи о кощунственном поведении, неподобающем ни школьникам, ни тем более девочкам. Ее родителей просили явиться в школу. Ксюша становилась не управляемой. Родители ругались на нее, очень много говорили о позоре и стыде, взывали к ее некоторым чувствам, которые очевидно еще не были сформированы. Она отрицала все, что ей пытались донести.
Она предлагала прогуливать математику, потому что ее тошнило от этого урока. Я соглашался. Мы уходили на стройку. Ксюша превосходно лазила по выступающим каменным плитам. Сидела на самом краю, свесив ноги, задорно болтая ими, словно сидела на мосточке, опустив босые ноги в теплую воду погреться, поплескаться. Ксюша улыбалась, прищурившись как жирный, только что наевшийся сметаны, кот и смотрела на небо. И неважно, какая была погода. Была ли это жара, непривычная для поздней осени, или это был собачий, промозглый холод, кусающий за лицо без спроса.
Она часто смотрела в небо. Говорила или пела. Ксюша пела песни, которые раньше не знала. Не знал их и я, но со временем, проведенном на стройках и крышах, я выучил их наизусть.
Мы прогуливали биологию и алгебру. Мы плюнули на геометрию и физику. Не думали мы и о химии. Мне становилось тяжело восполнять потерянные знания и одновременно лазить по стройкам. Я начал переживать и уговаривать Ксюшу не забывать так резко о школе, не отворачиваться от нее, ведь ни Ксюша, ни я не были готовы к такому отречению. Ксюша лишь посмеялась в ответ и на мое предложение вернуться на уроки, взяла меня за руку и сказала: «следуй за мной». Я последовал. Мы поднимались на лифте на крышу шестнадцатиэтажной высотки. Дверь на чердак оказалась не запертой. Мы вышли на крышу, и взору предстала Москва, раскрыто лежащая на ладони с маленькими домиками, с низкорослыми башнями вдалеке. Облака, не имеющие границ, ни начала, ни конца, накидывались на стремящиеся ввысь дома. Они были похожи на туман, но он был так непривычен для Москвы, чужд и вычурен. Московский смог – это не лондонский туман. Я смотрел на Москву чуть больше мой ладони. Ксюша пела. Она так любила мечтать и никогда не стеснялась мечтать при мне. Она стояла у края крыши и смотрела на останкинскую башню.
– Мы скоро будем счастливы, – шептала она. – Мы будем самыми счастливыми. Неважно, что сейчас тебе кажется, что для счастья нет повода. Надо просто подождать.
И я ждал. И она ждала. Потом она спрашивала, помню ли я, как мы играли во взрослых в третьем классе. Ксюша была учителем русского языка и литературы, а я был ученым.
