натекло порядочно, но сама рана была глубиной всего несколько миллиметров, хотя и пересекала грудь наискосок до самых ребер.
– Ты сиди… я сейчас… – На радостях помчался проверять, не остался ли кто в живых.
Позволил выпятиться в себе бастарду и приколол двух недобитых лучников. На самом деле это была не жестокость, а милость. С такими ранами в эти времена не выживают.
Потом нашел еще одного с болтом в плече, прислонившегося к дереву.
– Что вы сделали с приютом доминиканцев? Говори – и я подарю тебе быструю смерть.
Лучник скривился, закашлялся, потом утер кровь с подбородка и хриплым, надтреснутым голосом заговорил:
– Барон приказал… Монахов порубили всех… Со стариком он сам забавлялся. Но приор крепким оказался… Тогда барон приказал его повесить…
– Где этот… Симон его зовут. Тот, кто меня выдал.
– Не знаю… кажется, остался в лагере… – Лучник закашлялся опять.
Кровь текла из его рта уже не переставая.
– Ладно… молись.
Лучник забормотал слова молитвы, а потом, чувствуя все-таки к себе легкое чувство омерзения, я аккуратно проткнул ему сонную артерию дагой.
– Ну и урод ты все-таки, Сашка… – почти безразлично сказал сам себе и еще раз пробежался по поляне.
Разглядел полоску крови, ведущую в лес, и, пройдя по ней, нашел успевшего уползти на пару десятков метров копейщика. Это был тот самый солдат, которому я проткнул ногу возле бревна. Разговора с ним не получилось, солдат вздумал отмахиваться мечом, и я недолго думая с облегчением приткнул его подобранным копьем. Действительно с облегчением, не пришлось раненого добивать… А так – вроде как в бою.
Собрался взять аптечку, которая досталась мне от бастарда, и обнаружил, что чертовы лучники все-таки успели здорово навредить. Лошадка, которую я получил от де Граммона как выкуп за доспехи, лежала на земле с тремя стрелами в боку и уже испускала дух.
Твари… такую лошадь погубили. Потом вспомнил, что в наследство нам достался добрый десяток лошадей, и немного оттаял. Все равно жалко, но ничего уже не поделаешь.
Прихватил аптечку и бочонок с арманьяком – сойдет вместо спирта, и вернулся к Туку, по пути проверив неизвестного виконта с несчастными мальчишками, которых только сейчас стало по-настоящему жалко.
Не знаю… К счастью или к несчастью – это, наверное, смотря кому, – виконт и его пажи уже отошли в мир иной. Горевать о них особо было некогда, да и, здраво размышляя, незачем. Они умерли с оружием в руках, как настоящие кабальеро, и, скорее всего, сами себе другого конца не желали.
Оруженосец с распоротой щекой лежал без сознания, кровь не останавливалась, продолжая толчками выплескиваться на траву… Ну что я смогу тут сделать, твою мать… Сам же напал. Чем я ему сейчас помогу? Плюнул и направился к шотландцу. Не мой это грех…
Снял с Тука кольчугу и гамбизон. Потом камизу.
– Ну что, братец Тук, будем тебя лечить, –
