уехал, а Степанов и Эд спустились вниз, в зал.
– Как вам понравился шейх? – спросил Степанов.
– Он интересно думает.
– По-вашему, он думает? Очень люблю думающих людей. На этой земле вообще, по-моему, перестают думать: чем больше люди научились делать, тем они меньше стали думать.
Эд записал слова Степанова в книжечку и заметил:
– Он верно сказал: «Мои люди больше всего ненавидят то, что любят в глубине души».
– Когда монарху нечего сказать – он сыплет афоризмами и цитатами.
– Вы предвзято к нему относитесь. Он ищущий человек.
– Что он ищет? – поморщился Степанов. – Бросьте вы, Эд. Как только он начнет искать, его сразу же спросят: «Почему вы берете себе, ваше величество, восемьдесят три процента прибыли от нефти, а государству оставляете семнадцать?» Что он тогда ответит, хотел бы я знать? Вы были в его княжестве?
– Я туда еду.
– Ну так посмотрите вокруг себя повнимательнее: он не разрешил ввезти партию транзисторных приемников, он боится информации, а информации боятся только тираны. Если раньше уровень национальной культуры определялся количеством потребляемого мыла, то сейчас этот уровень определяется количеством радиоприемников, находящихся в пользовании у народа, и ценой на них в магазинах. Он покупает у вас только ковбойские фильмы, а Крамера, Феллини и Эйзенштейна он запрещает к прокату. Он посадил в тюрьмы двадцать молодых парней за то, что они обратились к нему с просьбой дать им иностранные паспорта: они хотели поехать учиться в институт Лумумбы.
– Вы надели на глаза шоры, – сказал Эд, – шейх против вас, поэтому вы не хотите видеть в нем ничего хорошего.
– Бросьте, Эд, – поморщился Степанов, – если вы работаете на людей, которым выгоден этот парень в бурнусе, со мной-то зачем так? Мы ж с вами коллеги, у нас может быть свое мнение о происходящем. Пишите что хотите, это ваше личное дело, но зачем прислуживать в разговоре со мной?
Эд сказал:
– Что это у вас за интонация евангелического пастора? Слушать проповеди можно и дома, для этого существует жена!
Степанов перебил его:
– Как Сара?
Стюарт досадливо махнул рукой и подумал: «Русский прав. Я ничего не смогу написать, если не заставлю себя поверить в истинность того, о чем я пишу. Он верно сказал – зачем сейчас-то прислуживать? Впрочем, с большим наслаждением я бы поступил наоборот: я бы в очерках ругал этого кретина с чалмой, а в разговоре хвалил – писателя судят по словам написанным, а не произнесенным».
– Возьмем танцорку? – предложил он и поманил немочку, сидевшую неподалеку: после своего номера она пила кофе. – Меня возбуждает доступность, – пояснил он. – Вас – нет?
Немочка улыбнулась и подсела к их столику.
– Давно здесь,
