необходимо? Что заставило судей высшей инстанции выслушивать домогательства женщины, которая (по утверждению ее противников) «не имела ни малейшего сходства с великой княжной Анастасией», «не знала ни слова по-русски» и чьи представления о придворной жизни не выходили за пределы общеизвестных фактов. Если верить безапелляционным отказам признать госпожу Андерсон Анастасией со стороны наиболее близких к великой княжне людей – дядей и теток, воспитателей, слуг и придворных, как я мог поверить, что кто-либо, и менее всех судьи, мог принимать ее претензию всерьез? Что-то в деле Анастасии отзывалось фальшью, и со страстью, которая и сегодня не перестает изумлять меня самого, я пустился на поиски того, что именно это было.
В своей первой попытке раскрыть эту тайну я был неутомим, настойчив и, с позиций сегодняшнего дня, до смешного наивен. Вооружившись тремя устаревшими книгами о «деле Анастасии», пачкой статей из американских газет и материалом интервью, которое мне удалось взять у одной из княжон дома Романовых, я создал двухсотстраничный опус, казавшийся мне решительным и окончательным ответом на все вопросы. Я открыто заявил в нем о своей убежденности в том, что речь идет об одной из величайших загадок истории и что г-жа Андерсон на самом деле является царской дочерью. Она казалась мне тогда воплощением трагедии, нежным, кротким созданием, запутавшимся в паутине международных интриг и лишенным своих законных прав сворой меркантильных и беспринципных родственников.
Мои обличительные речи на эту тему были вполне в духе той истерии, которую притязания г-жи Андерсон вызвали у уцелевших членов семьи Романовых и эмигрантов из числа российской аристократии. Я уже наслушался порядком о братьях, сестрах, кузинах и кузенах, ополчившихся из-за нее друг на друга, о недостойных схватках за деньги и драгоценности, о бесконечных толках о чьих-то правах и семейных дрязгах. И всё же я не был готов к моей первой поездке в Европу, куда я вскоре отправился, чтобы выяснить некоторые подробности, и где впервые столкнулся с целой бездной показаний, собранных в ходе тридцатисемилетней борьбы г-жи Андерсон за признание законности ее прав. Сорок томов материалов дела составляли многие тысячи страниц текста на немецком языке. Тогда я не знал немецкого. Вернувшись тем летом домой, я не утратил энтузиазма, но мои надежды на скорое опубликование книги значительно уменьшились.
Только десять лет спустя, после еще трех продолжительных поездок в Европу, я закончил свои разыскания.
Я уже подготовил новую рукопись, когда в 1978 году в библиотеке Гарвардского университета обнаружил тринадцать коробок с неразобранными бумагами по «делу Анастасии». К тому времени я уже знал о нем достаточно, чтобы понимать, что от этой ценной находки, хотя ею и следовало заняться, не надо ожидать откровений: чувство бесплодности всего происходящего, испытываемое мной во время долгих поисков правды об Анастасии, разделяли со мной все, чья жизнь соприкоснулась с ее жизнью. Всё стало понятно, когда я, наконец, осознал, что пытаюсь доказать недоказуемое,
