Украину, в город Новоград-Волынский. Государство само не знало, что делать с такой прорвой будущих лётчиков, и тут нашло элегантное решение проблемы. Авиационное училище на Волыни существовало только на бумаге, его ещё предстояло создать в стенах католического монастыря, заброшенного с момента Великого освободительного похода 1939 года, – не зеков же, право, посылать в этот враждебный бандеровский район! Так будущие защитники отечества временно превратились в строителей, столяров и плотников, штукатурили, где надо, стены, а больше закрашивали чуждые картины, сносили алтарь в соборе, чтобы возвести на его месте сцену для президиума собраний или выступлений художественной самодеятельности, ремонтировали столы и лавки в бывшей трапезной, вполне естественно трансформировавшейся в столовую, выворачивали могильные плиты, выкорчёвывали деревья и срывали клумбы в монастырском дворе, засыпали всё мелким гравием и укатывали под плац для строевой подготовки.
Так всё и шло своим чередом, прошёл бы ещё год, и Гарри покинул бы училище с погонами младшего лейтенанта, чтобы служить Родине там, куда она его пошлёт, но тут на его беду, или на счастье, не нам судить, в училище прибыл новый начальник особого отдела капитан Наройка. Грызла его обойдённость чинами и наградами – получал только положенное по выслуге лет, многие товарищи проскочили уже внеочередные ступени, крутясь около фронта да на освобождённых территориях – там основные «дела», там и награды. Капитан Наройка и сам был бы рад туда, поближе к наградам, да не пускала болезнь желудка – при первых же выстрелах или взрывах начинало неудержимо слабить. Тем сильнее он стремился выслужиться сейчас, после войны, добрать недоданное.
Главным объектом, конечно, были офицеры училища – «тыловые крысы, окопались тут, понимаешь ли, после первого серьёзного ранения, ну, двух». Но и о курсантах не забывал. Со всеми лично поговорил, ко всем присмотрелся, сколько личных дел до дыр протёр! – на износ работал человек, по шестнадцать часов в день без выходных. Дошла очередь и до Гарри. По первому вызову тот не явился, но по уважительной причине: лежал в госпитале с фурункулёзом. Болезнь для училища с выхоложенными сырыми казармами и повсеместной грязью обычная, даже и внимания не обращали, но тут выскочило семь головок ровной шеренгой на внутренней стороне бедра – штаны не надеть, пришлось отправить в госпиталь. А по второму, через три недели, явился незамедлительно. Пилотка чуть набок, ремень затянут – палец не просунешь, сапоги блестят – и когда только успел. Постучался, отчеканил два шага по комнате, рука взметнулась к пилотке: «По вашему приказанию курсант Буклиев прибыл!» – и открытым немигающим взглядом прямо в глаза Наройке.
«Наглый», – определил это взгляд капитан. Не понравился он ему, не было в нём столь любимого начальством трепета. А вместе со взглядом не понравился и сам курсант – как все люди невысокие и неказистые, капитан Наройка не переваривал высоких красавчиков. «Не наш человек», – вынес первое впечатление капитан.
