отец Джеймса Босуэлла лорд Окинлек ответил на вопрос о том, что хорошего было в Кромвеле, так: «Он заставил королей сознавать, что и они способны преклонять голову»[135].
«Славная революция» 1688 года послужила серьезным импульсом к усилению власти парламента. Попытки Карла II, а в особенности его преемника Якова II, принизить роль парламента и не считаться с его существованием имели итогом конец династии Стюартов. Мнение о том, что Яков, будучи католиком, благоволит приверженцам этой конфессии и собирается восстановить католицизм в качестве государственной религии, было лишь одной из причин нарастающего недовольства. Когда влиятельные противники Якова решили предложить престол его дочери – протестантке Марии, ее голландский супруг Вильгельм Оранский настоял на том, чтобы стать равноправным монархом, а не только консортом при королеве. Эту «революцию», которая практически таковой не являлась, назвали «славной», поскольку переход власти в Англии произошел без кровопролития (хотя в Ирландии и Шотландии это было далеко не так). Яков II бежал из страны, его преемниками стали Вильгельм III и Мария. В недолгий период правления королевы Анны, во время которого в 1707 году состоялась уния английского и шотландского парламентов и было образовано союзное государство Великобритания, и при ее преемниках – представителях ганноверской династии – тенденция к усилению власти парламента и увеличению независимости государственного управления от монархии продолжилась. К двадцатому веку развитие конституционной монархии вплотную подошло к тому, чтобы Британию можно было называть «венценосной республикой».
Американская Конституция и ее наследие
Двумя важнейшими моментами разрыва с монархией в истории государственной власти были Американская революция и Великая французская революция. При всех различиях во взглядах отцов-основателей Соединенных Штатов, подписавших Декларацию независимости 1776 года, и основоположников американской Конституции 1787 года они был практически едины в одном важнейшем вопросе – форме правления, которая должна быть республиканской, а не монархической или аристократической[136]. Они приложили все усилия к закреплению принципа верховенства закона и защиты свобод для граждан страны. Однако американская Конституция и не была демократической, и не должна была быть таковой по мысли большинства основоположников. Она не запрещала рабство и подразумевала отсутствие избирательных прав у более чем половины населения – женщин, афроамериканцев и коренных американцев[137]. (*). Кроме того, в ней постарались оградить институт президентства в равной мере от «народных масс и господства конгресса»[138]. Постепенный переход от коллегии выборщиков, предусмотренной для избрания президента, к фактически всеобщим, хотя и не безупречно демократическим выборам происходил в связи с нарастанием поддержки расширения демократии
Об этом разговоре между Джонсоном и Александром Босуэллом сообщил сэр Вальтер Скотт, а не сам Босуэлл. It was Sir Walter Scott, rather than James Boswell, who reported this particular exchange in a conversation between Johnson and Alexander Boswell (Lord Auchinleck). Великий специалист по Босуэллу Фредерик Поттл не ручался за точность передачи Скоттом этого разговора. См.:
Роберт А. Даль отмечает, что единственным делегатом конвента, благосклонно относившимся к монархии, был Александр Гамильтон, и эта позиция способствовала снижению его авторитета. См.: Dahl,
Один из наиболее радикальных представителей шотландского Просвещения и ярый противник рабства в любых его проявлениях, Джон Миллар, не счел необходимым изменить хоть строчку в одном из абзацев для третьего издания своего труда «Происхождение различия рангов» в 1779 году, спустя три года после американской Декларации независимости. Последующее появление американской Конституции также никак не умалило силу его довода относительно пропасти между риторикой и реальной действительностью. Миллар писал: «Забавно наблюдать, как те же люди, кто пускается в высокие рассуждения о политических свободах и считает привилегию вводить собственные налоги одним из неотчуждаемых человеческих прав, со спокойной совестью содержат немалое число себе подобных в условиях лишения не только собственности, но и почти любых прав вообще. Вряд ли можно выдумать что-либо еще, что могло бы столь же очевидно показать смехотворность либерального учения или продемонстрировать, сколь мало самую суть поведения человека направляют какие-либо философские воззрения».
Dahl,
